Кто я? Этот вопрос уже стал любимым для многих украинцев, как в шутках, так и в совершенно серьезных обсуждениях проблем новой реальности. Ведь полномасштабная война многих заставила задуматься о своей идентичности.
Для части общества такие трансформации в осознании своего настоящего “я” начались еще со времен Майдана, как в 2004, так и в 2014 годах. Эволюционные изменения во внутреннем восприятии Украины, ее народа и себя еще 20 лет назад во время Оранжевой революции почувствовал и художник Никита Титов.
В первой части интервью иллюстратор рассказал о своем пути к искусству. Сегодня же мы делимся размышлениями Никиты Титова в разговоре с редакцией Вікон о собственном опыте пребывания в психиатрической больнице, возможности появления в Украине карательной медицины и диктатуры, а также эволюцию самоидентификации и ответственность Запада на войне.
— Сейчас, несмотря на распространение информации о ментальном здоровье, некоторые люди все равно могут не воспринимать свои симптомы достаточно серьезно. Скажите, пожалуйста, что именно вас побудило обратиться к специалисту?
— Когда со мной произошло это в первый и второй раз, тогда была совсем другая, скажем, методика лечения и приглашения в больницу. То есть меня особо не спрашивали. Просто приехала скорая и меня забрали.
А теперь по новому закону, человек попасть в психиатрическую больницу таким путем принудительной госпитализации не может. Я считаю, что он очень необходим, особенно сейчас во время войны.
Думаю, что у нас общество травмировано. Даже те люди, которые делают вид, что они не замечают войну, а держатся за ту жизнь, которая у них была раньше, за какие-то большие доходы, позволявшие покупать дорогие машины.
С одной стороны это немного напоминает такое девиантное поведение, как какое-то расстройство. С другой стороны, просто это большой страх. Они хватаются за все, что у них было и боятся потерять это.
Я думаю, что это часть нашей такой ужасной коррупции во время войны. Когда люди просто пытаются удержать те блага, которые у них были. При этом они понимают, что все просто как песок между пальцами вытекает. Поэтому цепляться уже за эти старые схемы и повадки просто нет смысла.
Потому что в Украине идет война. Совершенно другие требования к человеку, его поведению, его восприятию. И как для нормального человека таким странным поведением они в целом даже ухудшают свое состояние. Это только мое предположение. Я не специалист.
Почему я за принудительную госпитализацию? Потому что очень много случаев, когда люди в плохих состояниях ходят по улицам и к сожалению это может приводить потом к очень сложным последствиям. То есть все может окончиться очень трагически.
В Израиле, к слову, существует принудительная госпитализация. Его можно считать одной из лучших стран в плане инклюзии и психиатрии, в частности. У них все виглядит не так грустно, как у нас. Однако они забирают с улиц достаточно стабильно. Но, к сожалению, с реформами, которые проходят сейчас в украинской психиатрии, закрываются целые отделения.
Кроме того, у нас очень большая проблема с персоналом. Большое количество уехало. И условия к сожалению не самые лучшие. Поэтому рассказывать о психическом здоровье — это очень классно, но, кроме каких-то рассказов, нужно в принципе нам эту область просто поднимать.
— Нет ли у вас опасений, что эту отрасль будут использовать, скажем, не в правильном русле? Поскольку сразу вспоминаешь тоже Советский Союз и как тогда инакомыслящих людей, например, с националистическими взглядами, просто закрывали в психушках и накармливали грудой препаратов.
— В советское время была карательная медицина. Это правда. И вообще отношение к пациенту. Когда я попал в 90-х годах туда, могу сказать, что я еще чувствовал на себе эхо этих времен. И это было достаточно жестко.
И в принципе сейчас у нас довольно грустное положение в заведениях, где психически больные люди проходят лечение после совершения уголовных преступлений. Об этом действительно очень мало говорят. Это ужасная тема. И то, что там происходит, на мой взгляд, как человека, лежавшего в психиатрических больницах, знаю, что с теми, кто туда попадал, происходили ужасные вещи. Я так или иначе сталкивался там с такими вещами, о которых даже хотелось бы рассказывать.
Не могу сказать, что все психиатры скажем так не профессиональны. Но есть человеческий фактор и в целом лучшими психиатрами оказываются те люди, которые пережили свой тяжелый опыт как, например, потеря близких. То есть очень многих хороших психиатров подталкивали именно такие вещи. И они выбирают такой путь, чтобы больше такого не произошло с другими.
Но все же хороший психиатр в своей жизни сталкивается с большим количеством боли. А есть и довольно жесткие работники, которые могут использовать больного в качестве боксерской груши. Сейчас этого гораздо меньше, почти нет.
И в принципе психиатрия — это такая очень трудная тема, потому что там почти не бывают чудесных исцелений. Хотя у каждого человека разное бывает течение болезни и очень сложно упаковать все в одинаковые рамки.
Потому что каждый человек — это отдельная вселенная.
Относительно того, будет ли сейчас карательная медицина. Я думаю, что такого не произойдет. Мне кажется, вряд ли кто-нибудь захочет с человеком столько возиться, делать над ним какие-то эксперименты.
Кроме того, я все-таки надеюсь, что диктатура в Украине не наступит. Разве что в самом худшем случае, если не дай Бог, россиянам удастся сделать то, о чем они мечтают. Но я тоже не очень уверен, что у них это может получиться или в том виде, как они себе это представляют.
— Вы так сейчас заговорили за диктатуру, что заставили задуматься: если в историческом контексте даже посмотреть, украинцев вообще невозможно как-то покорить, потому что это абсолютно нам не присуще, пожалуй, на уровне ДНК.
— Да, но все же была советская оккупация: в одной части Украины почти 70 лет, в другой около 40-50 лет. А людей в то время, которые по-настоящему боролись с этой системой, были единицы.
Многие держали вышиванку дома, из уст в уста передавали какие-то определенные мысли, идеи, возможно, тексты или воспоминания. Но вот тех, кто переходил к активным действиям, как Стус или Шухевич или Сапеляк, их было не так много.
То есть основную часть наиболее активных людей начали уничтожать сначала во время боевых действий и столкновений, а потом просто их и их родню начали искоренять Сибирью и тому подобным.
И когда сам “совок” начал рушиться и загибался как структура, тогда снова началось восстановление, появлялось очень много информации об Украине, об ее борцах, об их идеях.
К чему это я веду? Если будет жесточайшая оккупация с уничтожением всех активистов, то вполне возможна такая история. Поскольку сейчас в мире Маск высказывается или даже в кулуарах Европарламента звучат такие мнения, что если Украине не давать оружие, прекратилась война. Такие идеи заброшены россиянами.
Но если так случится, партнеры не будут давать оружие и Украина будет захвачена, то для них закончится война, но начнется страшный террор для нас.
Я думаю, что россияне уже сделали выводы из всего своего предыдущего террористического опыта, поэтому этот террор будет гораздо страшнее, чем когда-либо.
О том, что у них есть списки, мы знаем еще по опыту оккупированных территорий, где россияне четко приходили в поисках ветеранов АТО, их семей и активистов, которые просто что-то говорили в поддержку Украины или где-то появлялись с флагами. На оккупированных территориях сейчас происходят казни, уничтожение и пытки людей, имеющих четкую проукраинскую позицию. Это просто ужасно.
Насколько я понимаю, россияне сейчас начали отстраивать свои концлагеря. То есть они готовятся к очень страшному террору на территории Украины. И если эта мысль сработает в Европе, которую забросили россияне, то весь так называемый цивилизованный мир станет соучастником этого преступления.
Ведь международное право говорит, что если ты не мешаешь преступлению, то ты в принципе соучастник. Я думаю, что Запад близится к тому, чтобы им стать. Хотя можно считать, что западные страны были уже соучастниками.
И, к сожалению, это и проблема нашей коммуникации за рубежом. То есть люди там знают, что есть война. Хотя одна знакомая недавно рассказывала, практически вообще исчезла Украина с первых полос. И только когда начались снова очень страшные обстрелы Одессы и Харькова, снова появилась информация.
Нас уже выносят на какой-то задний план. В США в большинстве своем говорят об их собственной экономике и безопасности, выборах. Но США, Франция, Великобритания, Россия — это те страны, с которыми был подписан Будапештский меморандум.
Не знаю, кнасколько это серьезный договор, но все же эти страны пообещали нам защиту и безопасность. И вот теперь одна из этих стран вторглась на нашу территорию, другая страна этому не помешала. Так что выходят они все соучастники — все эти пять стран.
Да, США дает оружие и деньги в определенном количестве. Но в общем-то для меня они все соучастники, абсолютно все одинаковые.
В целом, они поддержали агрессора. Не так очевидно, как это сделал Китай, но поддержали. Если бы это были люди и был какой-то суд по поводу преступления, то, конечно, Россия должна получить самый большой срок. Китай немного меньше. Но они все должны сидеть вместе.
— Как раз в этом контексте хотела спросить следующее. Со всем этим понимание ситуации, когда началась полномасштабная война, как изменилось ваше самочувствие?
— Безусловно, это был шок. Я просто не из тех людей, которые не знали, что эта война произойдет. Еще в 2014 году так или иначе было ясно, что это все впереди.
Даже в 2019 году во время выборов я четко отдавал себе отчет, что будет большая война. Поэтому я выбирал, кто из двух кандидатов больше соответствует понятию президента во время полномасштабной войны. Хотя я вообще не сторонник любого украинского политика. Но я думал о том, что будет со страной, если будет наступ.
Когда все эти события приближались, я еще в декабре начал создавать работы. Они были посвящены тому, чтобы показать россиянам, что не нужно сюда заходить, потому что это будет для них тоже большая беда. Ведь вся Украина даст отпор.
Тогда появилось такое движение Украинцы будут сопротивляться. Я для них создал рисунок рукодельный. Его потом, кстати, выставили на какой-то аукцион и собрали деньги на авто для военных.
Чем больше приближалось наступление, тем яснее я понимал, что это будет совсем скоро.
Многие мои знакомые ветераны начали делать учения для гражданского населения. Это были просто инициативы персональные. И все это давало еще понимание, что война близко.
Потом перестали летать самолеты и стало ясно, что это совсем скоро. И все же я в Киеве 23 февраля купил билет и решил ехать в Харьков. Мама еще меня спрашивала, не боюсь ли я, что завтра будет наступление. Я еще спросил: “Почему именно завтра?” Но все же все произошло именно 24 февраля.
Как художник рисовал работы еще с 2014 года, посвященные событиям российско-украинской войны. И для меня это не было таким шоком творческим. То есть я не впадал в ступор.
Конечно, я был шокирован от того, как это может произойти, когда цивилизация мировая уже перешла к такому космическому уровню с искусственным интеллектом. До сих пор в голове это не укладывается.
Как можно вообще делать такие вещи, когда часть мира живет в будущем? А благодаря такой стране, как Россия, мы возвращаемся к какому-то каменному веку. Это дикость.
Так что у меня не было каких-то страданий как у художника. Я просто продолжал работать. А вот относительно психического аспекта, у меня был период, когда было очень тяжело. Но тогда я как раз рисовал очень много поддерживающих работ в целом. Потому что это мой давний такой выбор.
Я не тот художник, который рисует своих демонов.
Я стараюсь искать какие-то вещи, которые смогут как-то поддержать меня самого. И если они кого-то поддержат, это будет вообще круто.
Просто когда ты начинаешь вырисовывать своих демонов, ты можешь этим слишком увлечься. Поэтому я выбираю светлую сторону. Я за Украину.
— В одном интервью, вы идентифицировали себя как “ватника, превратившегося в яростного националиста”. Можете рассказать немного, как вы прослеживали такие изменения в себе?
— Именно яростным националистом я себя не считаю. Тем более что я украинец скорее в плане как политическая нация, чем коренная. Я родился в Эстонии, у меня очень смешанная родословная: там и эстонцы, и россияне, и украинцы. Скажем, эстонская доля наверное больше.
Я не могу называть себя украинцем по рождению. Но быть украинцем — это мой сознательный выбор.
Хотя у меня были друзья, которые еще в 2016 году говорили: “Титов стал националистом”. А я спрашивал, какой из меня националист, как я родом из Эстонии и едва говорю по-украински. Мне отвечали, что из меня будет хороший националист.
Но дело в том, что были времена, когда я очень сильно сочувствовал России и вообще считал российскую культуру почти своей. Потому что они, кроме того, что ее распространяли, они к ней приобщали. Россияне насаждали эту культуру, а люди которых они подсаживали, становились ее послами. Это очень серьезная работа, пропагандистская и стратегическая политика. Они до сих пор этим занимаются.
Поэтому я был некоторое время действительно далек от проукраинских настроений. Просто я жил тогда в том восприятии Украины, которое навязала Россия. Жил в Харькове, считал себя россиянином. Так мне хотелось. Очень странный выбор, потому что я мог, например, себя считать эстонцем. Но все начало меняться.
Возможно, уже первые изменения в моей жизни произошли, когда я пришел на Майдан в 2004 году. Тогда была Оранжевая революция. И то, что я там увидел и почувствовал, заставило понять, что пришедшие туда люди совсем не такие, как я воспринимал Украину и украинцев.
Я стоял и плакал. Потому что увидел очень много людей, пришедших защитить свои мысли и идеалы. И уже к тому моменту они готовы были бороться, даже до страшного конца, до последней капли крови.
Это меня так поразило, что тогда начались все перемены. И я из ватника начал меняться на человека, который сначала просто стал поддерживать Украину, а потом почувствовала из себя гражданином.
Хотя паспорт у меня 1990 года, но впервые украинским гражданином особенно почувствовал себя, когда после разгона студентов, все собирались под Михайловским собором.
Я ехал туда в метро. Думаю: “Титов, что ты делаешь вообще? Почему ты туда едешь?” И я сам себе ответил: “Потому что я гражданин”.
Потом я понял, что я не просто гражданин — я украинец. Это уже было, когда произошел Майдан в 2014 году.
— Хорошо, что вы упомянули о такой многогранности вашей ДНК. Скажите, пожалуйста, не чувствовали ли вы в определенный момент развития своей личности какого-либо диссонанса в определении своего “я”?
— Когда был в детском саду, я совершенно искренне считал, что Ленин — самый святой человек в мире. Нас так учили. Когда у меня появился октябринский значок, считал, что я ношу почти святое что-то. Так учили детей.
Мне казалось, что это правда, когда что-то говорит взрослый человек, учитель. Потому что родители в большинстве своем замалчивали эту тему, по крайней мере в моей семье. Как потом выяснились, они удивлялись и были шокированы моими словами, принесенными из садика.
Так что я вырос под влиянием такой истории. Единственное, с чем мне повезло, когда я учился в школе примерно в пятом-шестом классе, началась перестройка. И занавес начал разрушаться. Мы стали больше слышать и знать, что происходит за границей. Это на меня очень сильно повлияло. Я искал себя в разных неформальных движениях. Слушал альтернативную музыку, очень отличавшуюся от того, что предлагал Советский Союз.
Харьковский Металлист, например, его фанаты всем известны по своей очень популярной песне. Но на самом деле никто в стране не знает, откуда появились цвета харьковского Металлиста и его фанатов Ультрас.
А первые фанатские движения в начале 80-х начали возникать в бывшем “совке”. И харьковчане просто взяли себе желто-голубые флаги. В 1986 году, когда меня впервые забирали в милицию на стадионе Металлист, вся трибуна была желто-синяя.
Полностью весь харьковский стадион — это были желто-голубые флаги. И я ничего об этом не знал. Потом спросил тех, кто создавал эту символику. И мне один парень из старших ультрасов сказал, что это флаг Украины.
А для меня флаг Украины тогда был — красная тряпка, кажется, с зеленой непонятной вещью, какие-то колоски. Поэтому этот парень тогда мне объяснил, что это такая интерпретация флага УНР. Честно я даже не понимал, что мне говорят. Это было так далеко от меня.
Что касается самоидентификации, то я всегда ориентировался на людей, которые мне наиболее интересны. И именно после Майдана 2004 года ими оказались люди из моего окружения, которые поддерживали Украину.
Эта идентификация состоялась путем того, с кем рядом я оказался. Потому что когда ты увлекаешься человеком, ты начинаешь исследовать и пытаться понять его идеалы и почему он такой. На меня повлияло окружение.
Поэтому я считаю, что личным влиянием можно изменить очень многое. И чем больше у нас будет людей, которые будут нести эту идею, чем больше мы будем с уважением относиться к этим людям, тем лучше.
У нас вообще не хватает уважения. Оно существует как слово. Но им очень немногие люди пользуются и ведут себя соответственно.
Если брать пример Эстонии. Там когда-то погиб велосипедист, находившийся в сотне лучших велосипедистов мира. Его сбил пьяный водитель.
А в Эстонии любой человек, хоть что-то делающий для прославления страны на мировой арене, это уже национальный герой. Они беспокоятся о таких людях, поддерживают их. И это просто государственная гордость.
Из-за этого в стране полностью переписали правила дорожного движения и теперь пить за рулем в Эстонии — это не просто опасно. За это просто можно сесть за решетку.
У нас, если кто-то становится более или менее известным, люди начинают не гордиться этим или продвигать этого человека в мире, а искать, что с ним не так. Но мы все люди.
В этот момент, когда государство находится в таком тяжелом состоянии, нам очень не хватает просто поддержки и понимания.
— А как вы думаете, как может искусство стать оружием для борьбы художника за существование нашей нации?
— Я даже не теоретизирую, а просто делаю все, что могу как художник.
Но на самом деле это не об искусстве. Это просто о каждом отдельном человеке. И не столь важно художник ты, школьный учитель или еще кто-то.
Просто если ты хочешь поддерживать страну, будешь искренне это делать на любом уровне. Потому что это твои мысли и жизнь. Это твой выбор.
Сделал свой выбор — снимать все преступления россиян собственноручно, пока сможет это делать, и уже оскароносный фильмограф Мстислав Чернов. Он много работал во многих горячих точках, но самым страшным опытом в его жизни все-таки стал Мариуполь. Читай интервью Мстислава Чернова о его личных 20 днях в Мариуполе.
А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.