Эта история об одном из сотен тысяч воинов, защищающих нашу страну от российских оккупантов. Кавалер золотого креста, 22-летний Богдан Шаников – обычный парень из Павлограда Днепропетровской области. Стал в ряды ВСУ еще в марте прошлого года. Сразу попал в Днепровскую территориальную оборону. С августа воин нес службу на Угледарском направлении. На счету бойца и его собратьев — десятки отраженных штурмов, ведь на этом участке с самого начала полномасштабной войны идут ожесточенные бои.
В октябре прошлого года он получил тяжелое ранение — обломок снаряда повредил позвоночник. Богдана частично парализовало. Далее его ждал тяжелый процесс реабилитации, операции и борьба с депрессией.
Как удалось не сломаться морально, кто смог помочь поверить в себя и почему гражданским категорически не стоит проявлять к раненым жалость — в эксклюзивном интервью.
Богдан, расскажи о своей жизни до 24 февраля 2022 года. Какими для тебя были первые дни полномасштабной войны?
— У меня была жизнь обычного украинца. Садик — школа — ПТУ. Пошел работать на завод. Работал там полтора года. Планировал пойти в армию. Но “соседи” немного опередили это желание, и пришлось идти немного раньше. Потому что ситуация была крайне тяжелой. Пошел я 14 марта. Хотел раньше, но были большие очереди в военкоматы. В тероборону Павлограда я тоже не попал. Там слишком много было желающих. 14 марта был эвакуационный поезд — я отправил родственников за границу. И с вокзала пошел в военкомат.
Расскажи – как проходила твоя подготовка перед отправкой на “ноль”?
— Мы обучались сами, к нам инструктора приезжали. Объясняли тактику, медицину, проводили злагодження. Пацаны ездили во Львов, обучались западной технике. С обучением было все в порядке. Какое-то время мы учились, стояли на блокпостах. А в августе уже поехали в зону боевых действий. Мы поехали на Угледарськое направление и там, собственно, задержались.
Какими были твои первые дни на фронте? За что ты отвечал?
— Я помощник гранатометчика. Правда, когда приезжаешь на позиции — все смешивается. Если сейчас ты нужен как гранатометчик — ты гранатометчик. Нужен пулеметчик — ты пулеметчик. Нужно вытягивать раненых — вытягиваешь. Надо оказать помощь — оказываешь. Все занимались по максимуму, делали, что могли. Первые время были проблемы со снабжением, со связью.
Проблемы с машинами были. Все тягали руками — было очень тяжело. Приходилось воду, еду, патроны носить на себе за 7-8 километров.
Плюс ко всему — враг решил нас взять нахрапом. Были очень, очень тяжелые бои. Было много потерь, было много раненых. Были попытки отбить у нас позиции — но мы героически выстояли. Потому что мы ради этого пришли. У нас ни одного дезертира, ни одного пленного — стоим до конца.
Когда тебя спрашивают о самом сложном дне или моменте на передовой — о чем ты вспоминаешь?
— Самый сложный момент…это, наверное, 4 сутки. Они очень врезались в память. У нас потихоньку начало налаживаться взаимодействие между позициями. Я весь день тягал патроны и воду, чтобы быть готовым. Ну, мало ли? И где-то во второй половине дня, ближе к вечеру, начались обстрелы. И часов в 8 вечера у нас пропала связь с одной из позиций. Перекличка идет время от времени, а эта позиция молчит. Все напряглись, собралась группа, чтобы это все сходить, проверить. И в этот момент мы слышим звук громкоговорителя — “именем ДНР — сдавайтесь. Мы вас не тронем”. Буквально через минут как 5 затих громкоговоритель — началась стрельба. Сразу же начали по нам стрелять из всего, что было. И минометы, и танки, и СПГ и АГС — все начало лететь.
За полчаса уже было девять раненых, двое тяжелых. Позицию мы не потеряли. Пацаны героически отбились. Это был 3-й взвод 3-й роты. Их отбили. И стал вопрос с ранеными.
Позиция на связь вышла — парни были, конечно, немного в шоке, потому что это был первый такой контакт. Мы вызываем эвакуационную машину. Я бегаю, мечусь. Сильно за пацанов переживал — руки тряслись, страх, паника. Я бегу к радисту: “Что там, где?”. “Машина приехала” — я выбегаю из окопа — смотрю — никого нет. Возвращаюсь к нему — “А где машина?” Говорит — она в начале посадки — полтора километра. Из-за обстрела она не может подъехать ближе. Потому что это плюс еще потеря машины, потеря людей. Я не придумал ничего лучше, как побежать к ним — уговорить, попросить, пригрозить. По пути на встречу мне бежал медик. Я его в порыве паники чуть не застрелил. Слава богу, что не застрелил — потому что именно этот медик и меня вывозил после ранения. Это был кошмар, в голове каша. Я спрашиваю: “Где машина?” Машина застряла. Мы к ней побежали и вытолкали.
Сказали, когда обстрел чуть поутихнет — приедем. Я взял с собой этого медика, привел на позиции — он оказал помощь легкораненым, тяжелораненых стабилизировал. Через полчаса машина приехала и их вывезла. И к нам послали группу усиления. Только она зашла — сразу двое раненых… Опять очень тяжело. Я их все время собирал по окопу, сводил в блиндаж. Оказывал помощь, если мог. Либо бегал, искал медиков. Медики на разрыв были — всего два их было тогда на окоп. Хотя медицину мы все учили, но с ранениями работать тяжело. Я предпочитал, чтобы помощь оказывали квалифицированные люди.
Эта ночь была крайне тяжелая. Тяжелая она еще была и тем, что в момент, когда орал этот громкоговоритель, я, Шах, Крава и Слава зашли в кусты и в тепловизор начали просматривать посадки, что б узнать что с той позицией, которая не отвечает. В этот момент был прилет. Вышло так, что с кустов было неудобно смотреть. Крава стал во весь рост. А я стоял в 2 метрах на колене, прикрывал, в случае чего. И этот прилет Краве прилетает в бок, ему разворотило в районе спины. Слава богу, его вывезли, заштопали. Уже в строю, не дает сепарам отдохнуть. Потому что он очень опытный дронщик.
Поразило то, — я уже потом в голове прокрутил — что если смотреть по траектории, он меня своим боком спас. Потому что моя голова была на уровне его спины. Если б не его спина — прилетело бы мне в голову. И меня бы сейчас не было. Это был, наверное, самый тяжелый день за все время.
Фото предоставил герой интервью
За все время службы ты находился только на Угледарском направлении? Были ли перемещения подразделения?
— Нас не перемещали. Мы стояли в глухой обороне. У противника ротация была все время. Там и буряты заезжали. Заезжала и так званая милиция ДНР, и с Алтая были. Это мы по разведданным поняли, ну и по внешности. У них ротация была регулярная, они приходили с новыми силами, с техникой. Проблема была в том, что из-за плохого злагодження было сложно с ними бодаться. Но потом нам на усиление дали батальон из другой бригады, более опытный.
Плюс — появилась артиллерия, мы начали ее корректировать. Сейчас противник боится даже высунуть нос. Если раньше обстрелы были по 5, 8 часов без перерыва, танки выезжали, выстреливали весь бк, перезаряжались и еще раз выстреливали, то сейчас они 1-2 выстрела сделают и убегают. Потому что мы их накрываем. Сколько мы уже сбили танков — я сбился со счету. Минометы их тоже поутихли, потому что бояться. У нас появились дроны, дроны-камикадзе, поэтому они сейчас бояться высовываться.
Ты вспоминал, что в начале службы у подразделения были проблемы с обеспечением. Со временем что-нибудь изменилось?
— У меня так жизнь сложилась, что я мальчик очень общительный. Пока мы заехали на позиции — я успел раззнакомиться со всем батальоном. Очень хорошие отношения были со всеми. И у меня получалось решать вопросы со снабжением. Плюс у нас тогда был не очень хороший командир роты, которого в последствии сняли. Что хорошо. Из-за его некачественного руководства были потери. Они и так были. Но именно из-за его приказов их было больше. К том же он не занимался снабжением.
Поэтому этим пришлось заниматься мне. Меня никто не просил, просто я подумал — если у меня есть возможность, то почему нет. Я сбегал в штаб, говорю — надо то-то и то-то. Говорят — нет машины, пошел у соседнего батальона просить машину. Загрузил, привез — пацаны сытые, пацаны с водой, с патронами, с гранатами — все хорошо. Может, конечно, это будет звучать немного громко, но я навел порядок в роте.
Хотя, на самом деле я особо ничего не сделал — это больше заслуга начальства: в первую очередь — главного сержанта батальона, комбата.
Фото предоставил герой интервью
Извини за неприятный вопрос, но вспомни день ранения. Как это произошло? Какие были предпосылки?
— В какой-то момент, когда у противника была ротация, он был в расшатанном состоянии, мы решили воспользоваться этим и собрали группу — с главным сержантом, комбатом, с ротой огневой поддержки — и выдвинулись штурмовать позицию. Окопались и начали ее держать. Поскольку она самая дальняя и одна из самых опасных — я решил, что я там более нужен. Договорился с начальством — перешел туда. Там было сложнее. Потому что не было блиндажей, только норы.
Спрятаться от обстрелов проблематично. Но у нас получалось. Копали буквально сутками. Потому что чем глубже закопаешься — тем больше проживешь. Где-то за неделю до ранения — после очередной ротации у противника — заехал кто-то очень злой и очень сильно и точечно отработал по позициям. Позиции превратились в рытвины. Там было просто побоище. Сгорела куча снаряжения, много техники потеряли. Я немного расстроился — потому что опять копать.
В день моего ранения мы как раз поменяли пацанов. Ночь была крайне тяжелая, но они выстояли. Это самые стойкие. Весь батальон стойкий. Но с этими людьми мы отбили не один штурм.
Это Беркут, Дос, Палыч, Василь, Гарик — я им всем благодарен, что они были рядом. Они меня обучали прямо на позициях, потому что опыта у них больше.
Часов в 10 утра начался массированный обстрел. Где-то минут на 20 он поутих. Мы готовились к ночи. Надо было спальники хоть окопать, чтобы пережить это все как-то. Только Гарик взял лопату — прилетает миномет. У нас окоп был в форме змейки, и вот эту змейку разделяет пополам. Завалило деревья, засыпало землей. И окоп разделило на 2 части. Меня немного оглушило. Я сижу, сообщил по рации азимут, направление — координаты откуда бьют. И начал перекличку делать. С моей стороны окопа все отозвались. Кричу в другую сторону — тишина. Вылез из окопа, обошел поверху, спрыгиваю, кричу. Тишина. Смотрю по сторонам — земля шевелиться. Все сразу понял — упал на колени, лопаты не было — начал рыть руками. Гарика засыпало. Слава богу, я успел его откопать. Отделался испугом и парой ссадин. Ну плюс контузия еще — но он живой, воюет, все в порядке. Рад за него. Мы его эвакуировали.
Я вернулся на пост, стою на рации. Думаю, это хорошо, что Гарика спасли. Но если будет такая же история в моей части окопа, которая ближе к противнику — то раненого будет вытащить тяжело. А нести поверху опасно. И решил завал разобрать. Начал разбирать. Плюс пацаны с той части окопа тоже отошли от прилета — начали помогать. Вместе разобрали. Буквально через 2 часа мы с Ханом убрали большое дерево. Я выкидываю последнюю ветку, и на то же самое место прилетает снаряд.
А еще говорят, что снаряд в одну воронку 2 раза не попадает… Попадает, еще как! Время остановилось.
Огненная волна. Я понимаю, что это менее секунды. Я стою и чувствую, что не могу стоять — устал. Упал, лежу, как в тумане. Не понимаю что происходит. В ушах звенит. Не знаю, сколько лежал. Уши отложило. Смотрю — так, вроде живой. Начала болеть рука — мяса малость вырвало. Кровь идет — значит живой. А я ног не чувствую… Потрогал — крови нет. Пытаюсь встать — не могу… И тут меня накрыла паника. Паника добавлялась еще тем, что я звал на помощь, но никто не отзывался. Я думал, что прилетело и всех пацанов накрыло. А их просто контузило и они не в состоянии были подойти. Слава богу, все целые, живые. Подбежали ко мне. А я слышу сзади меня какие-то странные звуки, тяжелое дыхание. В общем, Хану, который мне помогал откинуть бревно, прилетело в шею. Он не дождался эвакуации. Истек кровью. Потом меня вытащили. Долгая дорога в Мечникова.
— Осколок попал в спину?
— Прямо в спину, второй грудной позвонок.
Что тебе тогда говорили врачи? Делали ли какие-нибудь прогнозы? И как ты попал на лечение в столицу?
— Прогнозов никаких не давали. Сказали, что все будет хорошо. Такой себе прогноз. Перевезли во Львов. В Львовском госпитале картина прояснилась — я понял, что со мной. Но этого было не достаточно — нужно было сделать конкретное обследование, КТ. Если бы это сделали тогда, было бы все гораздо лучше, можно было сэкономить много драгоценного времени. Сюда (в Киев) я попал благодаря батальону. Наша медслужба договорилась меня сюда положить, несмотря на то, что я списан. Я уже гражданское лицо. Меня положили, обследование провели, картина стала максимально ясная. В Мечникова мне вытащили не все осколки, из-за чего спинной мозг не может восстановиться.
Я смотрел на других пацанов с такими же травмами — там еще зависит, конечно, от того, насколько глубоко осколок зашел. Но суть в том, что у кого-то — через месяц происходят изменения, а у кого-то — через полгода. У меня — год без изменений. Это все из-за осколков. Скоро меня перевезут в институт нейрохирургии, сделают операцию. Самые радужные прогнозы, что в лучшем случае я встану через 2-5 лет. У меня поражение достаточно глубокое, поэтому врачи говорят, что шансов на то, что я встану — 10 процентов. Но шанс всегда есть. Держимся за эти 10 процентов.
Расскажи о моральной реабилитации — что было сложнее всего? Кто помог не опустить руки и сражаться?
— Морально, наверное, самые тяжелые были первые полгода. Я ни с кем не хотел общаться, я никого не хотел видеть, были конфликты с родными. Я срывался на всех. Такое ощущения, что тебя все бросили, забыли. Помогли мне родители, которые все время были рядом. Несмотря на то, что мы конфликтовали из-за моего нестабильного состояния, они все равно были рядом. Поддерживали, вытягивали. Плюс очень сильно помог батальон. Это бригадир, это Ветер, это вся 3 рота, вся РВП, все пацаны с которыми я был. Даже те новые, которые приходили, в глаза меня не видели — просто слышали обо мне. Все помогали. Я долго ни с кем не шел на контакт.
Очень благодарен бригадиру — он все время звонил, писал, даже если я не отвечал, тормошил меня, пытался привести в чувство. Потом я вернулся домой.
Пару месяцев побыл дома. Ко мне начали приезжать гости. Если кто-то едет в отпуск или из отпуска, ко мне заскакивали на 20 минут, полчаса — это сыграло большую роль. Я понял, что кому-то нужен, что меня не забыли. Постепенно начал выходить из депрессии. Наверное, благодаря поддержке родных, батальона я психологически вылез из всего этого. Очень большой совет всем, кто получил ранение — если у вас какие-то проблемы, не нужно в себе закрываться, продолжайте общаться. Часто слышал от пацанов: “они же там воюют, а я тут лежу, я им не интересен”.
Не надо так думать, хотя бы раз в неделю пиши 2 строчки: “у меня все хорошо”. Это поможет. Общение, общение и еще раз общение. В первую очередь, с теми, кто тебе очень близок. И только на базе этого можно будет потом говорить о социализации с гражданскими. С гражданскими в первое время было тяжело контактировать. Но благодаря общению — меня подруга водила в гражданское общество, гуляла со мной, подбадривала, помогала психологов искать — все наладилось. За это ей спасибо.
Фото предоставил герой интервью
Может, у тебя есть советы для гражданских — чего не стоит делать и как не стоит себя вести с ранеными воинами?
— Очень сильно раздражает жалость. Дело в том, что у военных, особенно у тех, кто был в каких-то серьёзных войсках — разведка, ДШВ, ССО, да и, в принципе, у любого военного мужчины — очень большая проблема — показать себя слабым. Когда их жалеют — это их унижает. Они больше замыкаются в себе и начинают ненавидеть всех. Ни в коем случае нельзя проявлять жалость. Лучше просто подойти, сказать спасибо, спросить — может что нужно. Скорее всего они ответят, что ничего не нужно. Элементарные вещи: видишь военного — угости кофе, купи шоколадку. Такие мелочи — внимание, но не жалость, ни в коем случае.
И не надо спрашивать о войне. Ничего не спрашивайте. Захочет — увидит в вас надежного человека — расскажет. Не надо сыпать вопросами “где ты был?” Особенно вопрос — “а ты убивал?” Глупый вопрос, абсолютно неэтичный.
По поводу денег тоже спрашивать не надо. Находятся индивиды… Это вводить в ступор. Я пытался объяснить людям, что я не на заработки поехал, я воюю за свободу и за семью. Если бы мне не платили, я бы не расстроился. Но почему-то людей больше денежный вопрос волнует, чем то, благодаря какой цене они просыпаются утром и спокойно пьют кофе. А по поводу денег… Что такое деньги на передовой? По сути, зарплата 100 тысяч — это показатель, что ты прожил 30 дней. Не более чем. Ты сидишь в окопе — деньги некуда потратить. Сидишь, смотришь в телефон — на карточке циферки поменялись. Ценность денег там падает до ноля. Да, ты помогаешь родственникам, на что-то скидываешься — на машины, детали. Но сам смысл денег теряется, они там тебе не нужны. Был такой момент — никогда не забуду.
Не секрет — военные курят. Было очень туго с сигаретами. Их не было. Первое время особенно. Волонтеры не могли доехать. Приходилось курить трофейные, но они быстро заканчивались. Сама суть — ходил я по позициям как-то. Начался обстрел, я зашел в блиндаж. Сел и закурил. Рядом со мной сидел Пух, уже покойный, царство небесное. И попросил сигарету. Говорит: два дня не курил. Кажу — тю, господи. А он чуть ли не на коленях просил. Дал ему 2 пачки, а он расплакался. Меня это так задело. Человек расплакался из-за пачки сигарет. А люди устраивают истерики из-за того, что денег на айфон не хватает. Для меня это очень странно.
Огорчает еще тот момент, что сейчас плавненько, но идет дискредитация военных. Я не знаю зачем это. Мало того, что люди расслабились. Люди забывают, что такое война. Во вторых — отношение к военным начало меняться. Читаешь новости, а там военный разбил стекло в кафе. Случилось ДТП с военным — акцентируют внимание на военных. У людей теряется доверие. У меня тогда вопрос — а почему тогда если акцент на профессиях — пишите, что стоматолог убил человека, бариста ограбил банк. Такого же не пишут. Пишут — просто человек. А тут — военный. Люди могут даже не читать эти новости, просто листают и это откладывается в памяти. А потом складывается определенное мнение.
Я уже слышу такие разговоры: вот война закончиться, придут военные, у всех ПТСР, начнут гранаты кидать под двери, они неадекватные. Я говорю: ребята, во-первых, ПТСР не у всех. Во-вторых — этого не будет. Почему когда Киев был в окружении, вы кричали “спасите нас!”. А теперь тем, кто вас спасал, вы плюете душу.
Вот это огорчает. Отношение общества стало другим. Это очень большая проблема, очень не хочу, чтобы все было как в 14 году…
Я тогда в школу ходил, новостями не интересовался. Но когда стал постарше, начал общаться с теми, кто был в АТО. И сейчас я понимаю их боль. А их вообще забыли. Или такой момент: вспомни 24 февраля 23 года. Что ты услышал по всем новостям? Рік незламності! А я подумал — а до этого? А что было до этого? Они взяли и все это перечеркнули. Я понимаю, что поменялись времена, появились свои герои. Есть Азовсталь, про которую мало кто же вспоминает. Есть Привид Киева. Есть парни из Нацгвардии, которые в Гостомеле сдержали наступление русских. А как же Донецкий аэропорт? Дебальцево? Иловайск? Горловка? Аэропорт держался 242 дня — вдвое дольше Сталинграда. Это ужасно. Но, надеемся на лучшее: что общество повзрослеет, осознает, и все будет в порядке.
Фото предоставил герой интервью
Возможно, есть еще какие-то вещи или понятия, у которых совсем другая цена на передовой? Что тебя поразило больше всего?
— Никогда не забуду ценность воды. Был период, когда мы 3 дня были без воды. Это было очень тяжело. В какой-то момент мне надо было сходить в штаб за аккумуляторами для раций. И как раз привезли воду. Я взял обычный мешок, рюкзак — нагрузил воды и принес на позиции. Честно, пацаны просто плакали. Это меня задело. По сей день мне вспоминают: а помнишь, как ты нам воду принес? Это просто вода…, а люди помнят.
Думал ли о вариантах работы для себя? Может, есть идеи, планы?
— Робота руками сейчас маловероятна, в силу того, что у меня высокое поражение — помимо ног я не чувствую еще корпус. Все время опираюсь на руки. Это, скорее всего, должна быть удаленная работа, с документами, с компьютером. Думаю, закончиться лечение — пойду учиться, курсы пройду какие-то. Это не проблема. Плюс мне с прежней работы позвонили и сказали, что они меня не забыли. Сказали: “Как только разберешься со всеми моментами — приезжай, поговорим. Что-то тебе предоставим”. Для старта — уже хорошо.
К слову, раньше о работе с военными на фронте и как ей самой удается не падать духом, капелланка Марина Сердиченко рассказала в эксклюзивном интервью Вікнам.
А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.