“Чуєш, братику”: как возникает боевое братство и почему это больше, чем дружба

Мы не воевали вместе, а работали… Это были яркие годы на Новом канале. Мы чувствовали друг друга, как единый живой организм, который продуцировал безумную энергию. Была тотальная поддержка и невероятное удовольствие от того, что делали.

У нас до сих пор сохранился шуточный лозунг — “бывших новоканальцев не бывает”. Мы не воевали…, но чувствовали дружеское плечо. И, на мой взгляд, это было что-то похожее на братство.

Тогда мы не могли даже представить, что часть наших когда-нибудь окажется на настоящей передовой. После начала полномасштабного вторжения некоторые коллеги стали добровольцами и взяли в руки оружие. Один из них — журналист и телеведущий Михаил Шаманов.

Сегодня он — военнослужащий ВСУ, который с побратимами прошел Киевскую, Харьковскую, Донецкую области, автор книг о войне и человек, который точно знает, что такое боевое братство.

Мы поговорили также с ветераном и психологом Центра Open Doors Александром Чаморсовым. До начала войны 2014 года он был художником и менять профессию не собирался. Однако добровольцем пошел на фронт. Является ветераном АТО, воевал и во время начала полномасштабного вторжения, а теперь как психолог помогает ветеранам возвращаться к мирной жизни.

Вместе мы попытались разобраться, как на войне рождается братство. Почему эта связь глубже дружбы, как она держится в окопах — и почему не угасает даже после возвращения домой.

Все изменится

— Михаил, с чего для тебя все началось? Как ты впервые почувствовал, что рядом не просто коллега по подразделению, а побратим?

— Это было в начале марта 2022 года, мы тогда уже прошли Васильков, и нас направили в Ирпень. Мы были противотанковым подразделением. В группе, с которой мы работали, были ребята, которые воевали еще с 2014 года. И они сначала очень косо на нас смотрели. Типа: “А что вы вообще знаете?”.

Читать по теме

Не только “Как ты?” Слова, которые поддерживают: как общаться с военными после фронта

Военные на войне как в параллельной реальности, поэтому после необходимо находить новые типы коммуникации

Но когда мы начали что-то показывать, доказывать, что мы тоже не с улицы пришли, — они это оценили. Один из них тогда сказал фразу, которую я хорошо запомнил: “После всего, что вы пройдете, у вас изменится все — друзья, ценности, отношение к жизни”. Тогда мы усмехнулись, потому что, видимо, не до конца верили. А теперь, когда уже идет четвертый год большой войны, я могу сказать — он был прав.

Круг общения очень сузился. Да, ты еще как-то поддерживаешь контакт с теми, кто был друзьями до войны, но настоящие, самые родные люди — это те, с кем ты прошел огонь, воду и медные трубы.

То есть мы с ними, не побоюсь этого слова, чуть больше, чем родные. Мы так и называем друг друга — братья.

Мы с моей группой познакомились еще в 2014-м. Тогда уже стало понятно, что все это не закончится быстро. Я еще работал на Новом канале, и мы — определенной компанией — поняли, что ничего не умеем, кроме разве что собрать-разбрать автомат. Большинство из нас не служило, поэтому решили готовиться.

Ходили на подготовку в одну военную организацию, где руководитель тоже понимал, что это надолго. Там были лекции каждую среду, а по субботам — целый день полевых занятий. Тактическая медицина, саперное дело, стрельба, штурм зданий — мы прошли все. И это нам очень помогло. 24 февраля 2022 года мы просто пришли как команда. Знали, чего ждать друг от друга.

Но именно война нас действительно сблизила. Потому что когда ты 24/7 спишь, ешь, сидишь под обстрелами в одном окопе, прикрываешь спину друг другу — это и есть настоящее братство.

Ты знаешь: если тебя ранят, эти люди вытащат тебя. А если убьют — то хотя бы твое тело. И ты сам для них — такая же надежда. Что не сбежишь, что вытащишь, перевяжешь, поможешь.

Потому что кроме них — не на кого надеяться. Поэтому да, это самые родные. Им ты доверяешь на 100%.

— Александр, вы много работаете с ветеранами, имеете и свой опыт службы. Согласны ли вы с этим ощущением? Как бы вы как специалист определили, что такое побратимство?

— Я могу говорить о побратимах с точки зрения и психолога, и ветерана одновременно. Это исключительно мое мнение, а не всей психологии, ведь я не встречал исследований на тему именно боевого братства.

Во время боев у многих людей включается так называемый боевой режим — это понятие из психологии. В этот момент психика работает не на анализе, а на инстинктах. Решения принимаются мгновенно, без долгих раздумий. Здесь важна обученность и работа в группе.

И именно эта совместная работа — когда все действуют слаженно, полагаются друг на друга — становится основой для братства. Ты понимаешь: этот человек рядом — не просто коллега, а тот, с кем ты прошел самое тяжелое. Тот, кто тебя не подвел.

А уже после всего, когда становится безопасно и есть время подумать, ты анализируешь, что произошло. И тогда доходит: да, именно эти люди были со мной в самые опасные моменты. Они остались рядом — и это укрепляет связь.

Можно сравнить с тем, как готовят спецназовцев. Их учат действовать без раздумий, автоматически, на уровне инстинктов. Так работает мозг в критических ситуациях. Но даже если человек, например, снайпер и работает как бы “один”, он все равно часть команды, его кто-то прикрывает, кто-то помогает.

Это и создает ощущение общности — что вы все вместе, как стая или племя, где каждый важен. И именно тогда запускается процесс понимания, что это мои побратимы.

Но это явление (я бы назвал это так) характерно не только для тех, кто воевал или продолжает воевать. Оно характерно для любых сообществ, которые вместе пережили тяжелые события: травматичные или связанные с риском для жизни.

И если мы, например, немного расширим свои горизонты, то вспомним, что есть, например, братство среди моряков или среди людей, которые занимаются альпинизмом, преодолевают группами трудные вершины. И там тоже точно братство существует.

Кто такие побратимы

— То есть братство не обязательно рождается только на войне?

— Вряд ли можно сказать, что кто-то взмахнул волшебной палочкой и вчера еще такого не было, а сегодня уже появилось. Потому что отношения между теми, кто вместе служит, находится в подразделении, совершенно разные. Армия является своего рода срезом общества. Кто-то может считаться братом по оружию, а с кем-то ты бы не сел рядом чаю попить.

Тесная связь, связь братства, может возникнуть, если мы с людьми выполняем одну миссию, у нас возникла угроза жизни и мы преодолели эту угрозу.

Или, например, меня ранило, кто-то меня бросил, а кто-то помог выбраться. Поэтому возникает во время кризисного события и потом уже сохраняется по умолчанию, скажем так. Потому что я знаю, что этот человек меня прикроет, и я понимаю, что могу на него положиться в сложной ситуации.

Например, с некоторыми братство сформировалось после моего возвращения с войны в 2016 году. Я тогда работал в группах поддержки, а позже, уже имея психологическое образование, — индивидуально с людьми. С ними в подразделении мы вместе не служили, но проходили адаптацию к мирной жизни.

Братство настолько сформировалось, что мне хотелось называть моего друга — братиком. И я знал, что этот человек меня поддержит и в мирной жизни, и если случится, то и в боевых условиях так же.

Мы не переживали опасность, но мы были в группе, которая была основана на принципе равный — равному. То есть когда кто-то в группе делится своим опытом, то я чувствую, что он как бы о мне рассказывает, и его опыт мог бы быть и моим.

Было несколько интересных моментов, например, ветеран приходил как клиент, мы работали, достигали целей терапии, и после завершения этого процесса продолжали общение, возникало братство. Я дружу с этими побратимами до сих пор.

— Михаил, а у тебя бывало, что с ранее незнакомыми людьми вы быстро сходились и они становились побратимами?

— Да, было такое. 22 февраля мы собрались своим “костяком”. У нас была договоренность: если начинается широкомасштабное вторжение, мы собираемся в определенной точке. У всех было свое снаряжение, и мы не шли в военкомат. Командир завел нас в подразделение — без лишней бюрократии.

Но даже при таком формате, все равно на базе к нам могли присоединяться люди, которых мы раньше не знали. Вот мы приехали, только успели проверить рюкзаки, как заходит командир: “На Васильков выезжаем”. И вот два молодых парня, с которыми мы даже не успели познакомиться — ни имен, ни откуда они — просто сказали: “А можно мы с вами?”. Мы посмотрели — молодые, крепкие, нормальные парни. Говорим: “Ну поехали”.

И действительно оказалось, что это очень боевые ребята. Один, к сожалению, погиб в Донецкой области несколько месяцев назад, другой получил ранение и сейчас демобилизован. Тогда они настолько быстро синхронизировались с нашей командой, что буквально за пару недель стали своими.

Если бы не их действия на одной из высот Харьковщины, то, наверное, все бы мы там и полегли. У них с Яром была двойка с гранатометом — Карл Густав, очень мощная штука. Они подбили танк с пехотой и реально спасли подразделение. Москали испугались, у них началась паника — и это дало нам шанс.

В таких экстремальных ситуациях те, кто ведет себя мужественно и смело, добавляют себе бонусов, так сказать. Ты сразу понимаешь, что я могу доверять этому человеку. Соответственно, и я так же буду вести себя, и они будут знать, что я не трус и мне можно доверять.

Побратим — больше, чем друг

— Александр, но все же, побратим — это не то же самое, что друг?

— Это разные роли. Друг — довольно широкое понятие. Это могут быть просто дружеские отношения — куда-то пошли что-то посмотреть, на кофе сходили.

А побратим — это гораздо больше, чем друг. Это действительно о психологии, о надежных людях.

Без друга я могу с чем-то справиться, но если с чем-то не справляюсь, то я обращусь скорее к побратиму. Потому что я уже доверяю этому человеку, потому что это уже проверено каким-то событием.

Условно говоря, у меня есть список людей, к которым я могу обратиться, если сам ситуацию не вытягиваю. Обычно мы это проговариваем заранее и они дают свое согласие, что я могу попросить о помощи.

— Михаил, а ты чувствуешь разницу между другом и побратимом?

— До широкомасштабной войны у меня было много друзей. Но сейчас я чувствую: эти связи изменились. Кто-то приглашает меня на кофе или еще куда-нибудь, и если у меня есть время — я могу пойти. Но часто я просто понимаю, что мне уже не очень интересно будет общаться.

Остались единицы друзей, с которыми мы еще общаемся, но основной круг — это те, с кем я служу сейчас. Те, с кем мы прошли Харьковскую, Луганскую области, Лисичанский НПЗ, Бахмут… Это совсем другой уровень связи.

Побратим — это как английское brothers in arms, братья по оружию. Думаю, этот термин пришел к нам из опыта Кореи, Вьетнама. Кстати, после того, как сам прошел войну, совсем по-другому смотришь на фильмы — и о Вьетнаме, и о Второй мировой, даже на советские. Все воспринимается совсем по-другому, потому что понимаешь, о чем они.

Мне кажется, что само слово “побратим” у нас пошло еще с казацких времен. Это тот, кто стоял рядом с тобой — в бою, в атаке, в обороне. Это не просто друг, это человек, с которым вы вместе держались под огнем. И это ощущается на совершенно другом уровне.

Черный юмор как спасательный круг

— Помнишь что-нибудь самое ценное, что тебе говорили побратимы на фронте? Что-нибудь незабываемое?

— Понимаешь, когда на войне попадаешь в какую-то заварушку, в критическую ситуацию, и реально осознаешь: сейчас может прилететь, или градом накроет, или в танчик попадет, самое крутое в такие моменты — это шутки.

Психика так устроена, что несмотря ни на что — несмотря на риск погибнуть — находится кто-то из побратимов, кто начинает шутить. И это реально расслабляет, подбадривает, мотивирует.

Ты понимаешь: вы все вместе в этой критической ситуации, но даже здесь можно посмеяться. Особенно, если это черный юмор — это, пожалуй, самое ценное, что может быть.

— Говорят, что в блиндаже всегда есть кто-то, кто держит всех на плаву шутками, приколами, забавными песнями. Почему же юмор так важен для братства?

— На самом деле юмор держит “кукушечку”. Не дает чайнику со свистком сорваться, как я говорю. Я неоднократно писал об этом — чувство юмора и поддержка побратимов, даже самыми черными шутками — это способ психики справиться с тем, что с тобой происходит. И это абсолютно адекватная реакция, когда ты постоянно находишься в экстремальных условиях. Особенно это видно в том, как мы между собой общаемся.

Например, вполне нормально позвонить побратиму и спросить: “Ты еще не сдох?”. Для гражданских это может звучать дико, но для нас — это абсолютная норма.

Даже если ты не на самой передовой, а где-то ближе к фронту, все равно понимаешь, что в любой момент может прилететь. И вот тогда — шутки, анекдоты, черный юмор, цитаты Подервянского, песни — все это появляется, как бы, само собой. Один начинает, другие подхватывают.

Помню, еще в Ирпене под минометами я начал записывать все эти шутки и моменты в блокнот. Потом как-то сказал ребятам: “Ребята, я, наверное, обо всем этом книгу напишу. Вы не против?”. Они: “Да валяй уже”. Так и родилась идея.

Я тогда выкладывал короткие посты в Facebook — чтобы друзья, родственники не волновались. Начинал, скажем, с шутки, типа: “У нас в подразделении есть своя Оля Фреймут” — это о сержанте, который проверял оружие с точностью до миллиметра. И, кстати, Фреймут этот пост даже лайкнула.

Потом мне написал знакомый психолог: “Михаил, пожалуйста, пиши, потому что мы видим, что с тобой все в порядке, и нам самим становится легче”. Так я начал вести записи постоянно.

А дальше — книга Не ССО. В ней — рассказы о ребятах, с которыми я воевал. Есть там о быте, о кухне, о туалете, обо всем. Но самое важное — это память. Потому что там и те, кто погиб. Например, Нахтигаль — я так и не успел вручить ему книгу, он должен был выйти на ротацию, а погиб в Донецкой области. Его родители получили книгу уже после. Для них это очень важно — знать, что о сыне помнят. Один экземпляр, кстати, есть в Бучанском музее.

А еще помню, как заходил в книжный магазин купить свою книгу — на обложке мой портрет, и продавщица так смотрит на меня, потом на книгу… Я говорю: “Да, это я. Покупаю свою книгу”.

Сейчас вышел уже второй тираж — первый раскупили. И это лучшее подтверждение того, что людям интересно. Потому что в ней — не карта боевых действий, не сводка новостей, а истории живых людей. Обычных. Бариста, водитель маршрутки, звукорежиссер, оператор, ведущий, банковский работник, водолаз. Мы просто в какой-то момент поняли: нужно менять профессию и стали военными.

— Александр, а как можно объяснить этот феномен с юмором на фронте?

— Действительно, хочется сказать, что это феномен, но на самом деле — это не феномен. Это защитный механизм. Он возник прямо в процессе событий — в ответ на стресс, на опасность — и он действительно работает. Он есть, он будет, и он используется.

Этот юмор — очень специфический. Если я начну шутить так в гражданской среде, меня могут просто не понять. Потому что это не тот тип юмора, к которому все привыкли. Он сформировался именно в условиях боевых действий, как часть адаптации. И хорошо, что сформировался.

Психика сама включает те механизмы, которые помогают выжить в критических ситуациях.

Без таких вещей мы бы просто не справлялись. Поэтому его роль — важна.

А еще важно, чтобы тебя в этом юморе понимали. Потому что когда военный слышит шутку от другого военного — он понимает. Потому что либо был там сам, либо пережил очень похожую ситуацию. И именно это создает ощущение общности — когда даже в самом мрачном можно найти что-то, над чем посмеяться вместе.

Мужской монастырь

— Михаил, а еще говорят, что побратимы часто становятся ближе, чем собственная семья. Мол, возвращаешься в гражданскую жизнь, а тянет обратно к побратимам. Это действительно так?

— Это интересная штука. Когда нас отпускали — хотя бы на несколько дней — мы никогда не знали, насколько именно. Просто прыгали в автобус и ехали домой. Каждый час гражданской жизни был роскошью.

Помню, как наш командир высаживал нас и всегда повторял свою фирменную фразу: “Я вас всех ненавижу. Чтобы я вас не видел эти дни”. На самом деле он нас очень любил, просто это такая форма — от любви до ненависти, как он сам говорил.

Когда мы приезжали домой, хотелось просто посидеть, послушать музыку, побыть в тишине, посмотреть фильм, выпить пива с друзьями, которых давно не видел. Не тянуло ни к кому, честно — хотелось восстановиться.

Но, конечно, тянет. Не на сам фронт, нет. Я не знаю, кого может тянуть на войну. Но тянет к своим. Потому что мы все очень переживаем друг за друга.

Бывает, сидишь в Киеве, заходишь в общую группу побратимов, а там: “гриф — 200”. И ты в ступоре. Думаешь: как?.. почему?.. И, к сожалению, такое случалось. Не хочу говорить “будет случаться дальше”, потому что очень не хочу, чтобы еще кто-то погибал.

А побратимы — это не только те, с кем мы проходили подготовку или с кем были в одном подразделении. Это и те, кого встречаешь потом — в форме или в гражданском, неважно. Бывает, просто несколько минут пообщаешься — и уже понимаешь, что этот человек свой. Он тоже в ВСУ, или в Нацгвардии, или в другом подразделении Сил обороны. Неважно, чем именно он занимается — но он часть этого огромного механизма. Маленький винтик, как говорил один мой командир. А из таких винтиков и держится вся система, которая называется Вооруженные силы Украины.

Мы все, по сути, были гражданскими и вдруг оказались в полной зоне дискомфорта. Спали — черт знает где. Ели — что Бог пошлет. Готовили кофе на горелках, жили все вместе, ночевали в спальниках, часто в очень непригодных для жизни условиях. 24/7 — вместе. И это не образно. Это буквально: спишь, ешь, мерзнешь, сидишь в блиндаже или на позиции — всегда вместе.

И вот что интересно: почти все храпят, иногда все пахнут совсем не Хьюго Боссом… носки, трусы, все это… Но знаешь, мы не ссорились. Не было драк. Не было даже серьезных конфликтов.

А еще у нас был абсолютный “сухой закон”. Все понимали: если кто-то сорвется, вылетишь из подразделения — и не факт, что попадешь к нормальным людям. А здесь — свои. И все это ценили.

Мне это действительно немного напоминало мужской монастырь. Одна большая келья. И ты в ней — с небритыми, немытыми мужиками, живешь, воюешь, странствуешь. Но как-то нормально. “Кукуха” не вылетела, значит, все ок.

Возможно, в этом тоже есть определенная военная романтика. Надо уметь находить что-то хорошее даже в таких условиях. Поэтому много бытовых историй я и включил в книгу.

И действительно, у каждого из нас были свои переживания. У кого-то жена уехала с ребенком за границу — и просто написала: “Я не вернусь. Подаю на развод”. И вот он — на войне, а в голове все рушится. И наша задача — поймать этот момент, поддержать человека, пока не “уехала кукушка”.

Вот это, мне кажется, и есть суть слова “побратим”: ты знаешь, чем живет твой побратим, и стараешься его поддержать. А он — тебя.

Читать по теме

Когда война разрывает связи: как военному пережить развод

Сохранить брак и отношения во время войны — задача со звездочкой. Психолог о том, как сохранить чувства ко второй половинке.

У меня новая семья

— Александр, а действительно ли побратимы могут заменить семью?

— Совершенно понятно, что когда я нахожусь в зоне боевых действий, те, кто рядом, становятся ближе и формируется еще один вид семьи.

Один мой побратим в шутку говорил своей жене: “Знаешь, у меня здесь уже новая семья, но она неблагополучная”. Имея в виду, что постоянно существует угроза жизни, постоянно живем в стрессе.

После того, как ветеран или ветеранка возвращаются к гражданской жизни, роли должны восстанавливаться, собственная семья должна стать на первое место. Но это может произойти не сразу.

Может даже возникнуть конфликт, если, например, я в отпуске, но все время на телефоне со своим подразделением. Но когда я вернусь с фронта, связь с моей женой, ребенком налаживается. Могут остаться и ветеранские отношения, тогда я привлеку и свою семью. Так возникнет очень прочный альянс, когда все встречаются вместе с семьями, отдыхают, и это очень хорошо.

— То есть глубина побратимства может перенестись потом и в гражданскую жизнь?

— Не просто может — она действительно переносится. И это очень помогает. Потому что когда ты возвращаешься с войны, нужно иметь что-то, на что можно опереться. Для меня это был непростой период — первое возвращение было тяжелым.

Самым болезненным было ощущение непонимания со стороны окружающих. Как будто ничего вокруг не изменилось — мир остался таким, как был. Но я изменился. Хотя сам этого сначала не осознавал — ведь был с собой 24/7 эти два года на Востоке и казалось, что остался прежним. А на самом деле — нет. Я вернулся другим. И этот мир, когда-то знакомый и привычный, вдруг стал казаться враждебным.

Читать по теме

Из боевых окопов в душевные глубины: как военному научиться гражданской жизни после возвращения с фронта

Основной вызов после возвращения из зоны боевых действий — снова принять реальность гражданской жизни

Я хорошо помню тот момент, когда впервые попал в группу поддержки как участник. Сел в круг с другими ветеранами, которые делились своими переживаниями. И вдруг я услышал: чужой человек говорит как будто обо мне. Его опыт — это мой опыт.

И это понимание, что я не один во всем этом, стало точкой опоры. Дало толчок и надежду, что я еще смогу адаптироваться, что с этим можно жить.

Поэтому братство после войны не исчезает — оно продолжается. Его очень важно лелеять, оставаться на связи, искать среду, в которой тебя понимают.

Побратим — чтобы выговориться

— Значит, побратим — это еще и психолог?

— С точки зрения психологии: это совершенно разные роли. Побратим не может заменить специалиста, так же как специалист не может заменить побратима или друга.

Понятно, что когда мы вместе в окопе или блиндаже, то поддержка будет, и это, безусловно, важно. Но это не значит, что когда появится возможность, не стоит обращаться к психологу. Обращение к специалисту — это вообще отдельная тема, и, если честно, здесь до сих пор есть много стигм и нарушений.

Но роли разные. И говорить о замене одной другой было бы некорректно. Побратим не является психологом. Но он необходим. Особенно на войне.

Потому что когда рядом есть человек, который может тебя поддержать — даже просто выслушать, быть рядом — это всегда лучше, чем вариться во всем в одиночестве. Даже если речь не идет о войне, человеческая поддержка важна везде.

— Михаил, а для тебя побратим как поддержка — важен?

— Конечно же. На фронте просто нет времени и возможности общаться с психологами. А побратим всегда рядом. По крайней мере, чтобы выговориться.

Потому что иногда даже просто поговорить — уже легче. Это как у психологов называется… катарсис, наверное. Когда ты просто высказываешься — и уже отпускает. Побратим слушает, кивает, говорит: “Забудь”, или: “Все будет хорошо, солнце взойдет, птички запоют”. И иногда этого достаточно.

---

Военные, прошедшие через боевые действия, часто возвращаются домой с невидимым извне грузом. Который может обернуться психологическими проблемами, не дающими спокойно жить. Вікна.tv поговорили с психологом, чтобы разобраться, как военным и гражданским реагировать на триггеры.

А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.