От боли кричали все: начальник патрульной полиции Мариуполя Михаил Вершинин откровенно о плене и дороге домой

Нас пугают — мы не боимся. Нас пытают — мы не сдаемся. Даже когда нас убивают, украинская нация не перестает бороться за свое будущее без РФ.

Начальник патрульной полиции Мариуполя и Донецкой области Михаил Вершинин был одним из тех, кого россияне пленили 21 мая. Тогда он вместе с защитниками Азовстали вышел по приказу президента Зеленского из завода.

Его история, которую описало Суспільне, стала олицетворением всего украинского народа. О ней говорим и дальше.

Он провел в российском плену 123 дня, из них 60 — в Еленовке и 63 — в Донецком СИЗО. С первых дней российской агрессии в 2022 году он помогал мариупольцам спастись, а затем попал на Азовсталь к другим защитникам города.

О дне освобождения Михаил помнит больше всего. Говорит: на пересечении границы с него сняли стяжки с рук, скотч с глаз и сказали идти в Украину пешком.

— Я был только в одной футболке, замерз. Потом кто-то из ребят дал мне куртку флисовую. А потом волонтеры начали подбегать — девушки дали пачку печенья Наполеон, а какой-то парень — сигареты и зажигалку.

Они выскочили, по плечу плеснули, сказали что-то хорошее и обратно вошли, как в строй. В плену прохождение через строй было наказанием, а сейчас это был выход в жизнь, возвращение.

Михаил признается, что представлял свой день выхода из плена несколько иначе: хотел спокойно встать у дерева, запивать кофе или Pepsi, шоколадный батончик Roshen и зажечь сигарету с вишневым фильтром. Но не получилось — освобожденных окружили таким вниманием, что о батончике и кофе можно было забыть.

Кстати, Михаил предупреждает всех, кто будет встречать других освобожденных: все они хотят чего-то сладкого — конфеты, батончика или Pepsi. Потому что об этом мечтают все в плену, а россияне специально не выдают сахар. Был, рассказывает Михаил, в Донецком СИЗО несколько раз чай с сахаром, и это воспринималось как праздник.

Последний день плена

Михаил и другие военнопленные не были уверены, что их везут в Украину. Наоборот, зная отношение России к людям, а особенно — к украинцам, были мысли об их переводе в колонию в глубине РФ.

— Мы мечтали об этом, но пытались такие обнадеживающие мысли гнать от себя подальше. Говорили, что сами себя накручиваем.

Вечером началась перекличка, мы показали свои лица и вернулись в камеру. Немного между собой пошептались, но мы никак повлиять не могли на планы россиян. Решили: как будет, так будет.

Утром нам дали завтрак: горбушку хлеба и 80 граммов киселя. Я растягивал еду как мог, крошил хлеб в кисель и ел самодельной ложкой — из пластиковой бутылки.

Через минуту в камеру, где находился Михаил и другие украинцы, залетели конвоиры. По неписаному правилу СИЗО, если в камеру кто-то заходит, все должны упасть на пол, — объясняет наш герой. Когда назвали фамилию Михаила, он вышел.

Патрульная полиция Донецкой области

— Выводили нас паровозиком. Это когда каждый кладет руки на плечи предыдущего и максимально низко наклоняется. Когда нас завели всех в камеру и я увидел, что заходят командиры Азова — тех, кого должны обменивать в последнюю очередь, как и меня — я понимал, что это не обмен, а этап вывоза нас в Россию.

Михаил говорит, что они очень долго были в камере, их не кормили и ничего не сообщали.

Потом по одному начали вызывать и, снимая на телефон, задавать вопросы: “Представься. Как к тебе здесь относятся?” Отвечаешь: “Хорошо”. “Бьют?”. Говоришь: “Нет, конечно”. “Кормят?” — “Да”. “Сколько раз?” — “Трижды”. “Достаточно?” — “Достаточно”.

— Еще через немного нас вывели из камер. На столах лежали копии наших личных дел — очень коротких, но там не было паспортов и водительских удостоверений. Но мы должны были подписаться под графой “Все получил”. Даже тогда никто не понимал, куда именно нас везут — в Украину на обмен или на этап в РФ.

Самое сложное ждало Михаила и его собратьев дальше. Их начали выводить и выстраивать, с бранью. Надевали мешки на голову и по одному выводили на улицу к КАМАЗу.

Там, говорит Михаил, он даже увидел нескольких медийных людей из так называемой “ДНР”. Самого военного еще раз сняли на телефон, замотали ему руки и лицо скотчем — очень сильно, признается он, — и всадили в машину.

— Садили нас “по-сомалийски”: один садится, широко разводит ноги, туда садится следующий и со смотанными руками берет за грудь следующего. Так нас 48 и посадили.

Там были и иностранцы. Они кричали из-за боли. А когда тронулись и ноги сжало — кричали почти все. У одного иностранца сзади меня была сломана нога, он не мог остановить крик. Некоторые начали задыхаться.

Михаил в эти минуты дороги вспоминает так: он пытался погрузиться в себя и медитировать. Помнит, что сопровождавший их постоянно просил тишины и “не ерзать”, но сначала даже давал воду всем, кто ее просил. Через примерно 20 минут КАМАЗ остановился и простоял так где-то два часа.

Дорога домой

— Я для себя решил, что наверняка обмен будет происходить в Васильевке, туда ехать около трех часов, но находиться в КАМАЗе в тех условиях — это уже была каторга. У меня еще из носа течет, из глаз течет, голова болит.

Михаил говорит: водитель постоянно специально резко тормозил, чтобы сбились в кучу все, кто находился в кузове кабины. Такие издевательства снова и снова причиняли невыразимую боль всем пленникам, их постоянно прижимали, дышать было невозможно.

Когда КАМАЗ наконец подъехал и остановился, Михаил понял, что ошибся по поводу Васильевки, потому что совсем не было слышно звуков взрывов. Зато в этой тишине можно было услышать усиливающийся звук самолета. Когда всех пленных начали вытаскивать из кузова авто, те практически не могли двигаться — все тело затекло.

Я помню, как мне срезают с рук скотч и говорят опускать ноги. А я думаю: только бы не упасть. Спускаю ноги и… падаю. Меня за шкибарки подняли и повели на борт самолета.

В самолете условия были гораздо лучше, вспоминает Михаил. Он удобно сел и на него больше никто не давил. Летели они около двух часов, а затем приземлились на дозаправку и смену экипажа. Затем один из ребят разговорил штурмана, и тот признался, что сейчас самолет в Беларуси.

— Когда мы выходили из самолета, я сразу подумал: если КАМАЗ — значит этап в России, если автобус — нас везут на обмен, — рассказывает Михаил. Привели его в автобус.

Когда посадили на сиденье, это была секунда счастья: ты сел на мягкое. Единственное, думал, как в этом автобусе потом будут ездить люди, у меня бельевые вши.

Они ехали еще два часа, пока не приехали в пункт пропуска. Тогда Михаил понимал, что их везут на обмен, но поверить в это все еще не мог. Когда внутрь зашел кто-то, кто на украинском начал зачитывать фамилии пленных, Михаил подошел и попросил сказать еще что-то на украинском.

— Слава Україні! — шепотом сказал тот человек. Я ответил ему Героям Слава! И в моем горле собрался ком.

Патрульная полиция Донецкой области

“Я не знал, как к нам здесь будут относиться…”

Когда мужчина вышел из автобуса, россияне нахрапом крикнули опустить голову. Срезали скотч с рук и головы и сказали идти к Украине пешком. Свои эмоции при первом взгляде на украинскую амуницию Михаил до сих пор не может описать. Первым, что сделал, попросил у медиков обезболивающее, потому что от перетяжек у него ужасно болела голова.

Я не знал, как к нам будут относиться. Мы были в плену — нас могут здесь ненавидеть. Но я видел слезы на глазах у всех, кто нас ждал.

А потом мужчина поел печенье Наполеон и, говорит, “раздуплился”, что 18 числа у его любимой жены был день рождения. Подошел к водителю и попросил телефон позвонить ей.

— В трубке слышу ее голос. Говорю: Добрый вечер, она — Добрый вечер. А я: Здесь у одной замечательной девушки 18 числа был день рождения, я расстроился, что не могу поздравить ее, поэтому решил сделать это сейчас. С Днем рождения!

Жена сначала ничего не поняла, и я объяснил, что это я — на свободе. Дальше уже пришло понимание и эмоции.

Сейчас Михаил проходит лечение — плен дал о себе знать в виде воспаления лобных пазух. Но то, что спасало во время плена — мечты и вера. Теперь мужчина рад, что он окружен такой колоссальной поддержкой.

А еще говорит: о событиях в Украине они все это время ничего не знали, но то, что слышали из разговоров “ДНРовцев” между собой, это пропаганда в пропаганде. Зато украинцы о войне говорят громко и повсюду: а вот что делать, если твое сообщение о войне удалили или забанили в социальных сетях — читай в материале.

Главное фото: Алина Смутко / Суспільне

Подписывайся на наш Telegram и следи за последними новостями