Никогда точно не знаешь, какой человек перед тобой будет на интервью. Более того, сложно представить, что она может оказаться не только настоящим профессионалом своего дела, но и фигурой, которая творит историю и одновременно удивительно рассказывает о своей работе, побратимах и сестрах, и даже знакомит с маленькими песиками, появившимися на свет незадолго до записи этого разговора.
Мы пообщались с руководителем Патронатной службы Янголи, офицером 3 отдельной штурмовой бригады ВСУ Еленой Толкачевой с позывным Гайка еще до двух удивительно неожиданных, но чрезвычайно долгожданных обменов, в рамках которых вернулись и бойцы Азова.
На видео радостного события ее глаза заливают слезы счастья. Да и кто из нас не пустил хотя бы одну слезу в один из таких дней, когда украинцы возвращаются домой?
Однако отличает руководителя Янголов среди всех несколько иное: каждый ее день наполнен борьбой за тех, кто и является Украиной — за наших людей, защитников всей страны, ее народа, языка, культуры, истории и наследия, а главное — будущего.
Как это, ежедневно вступать в битву за своих побратимов и посестер, выстраивать из ничего совершенно новую организацию для защиты героев и создать практически родственные связи в подразделении и его патронатной службе — в интервью Вікнам рассказала Елена Толкачева.
Сформировались из-за имеющегося “пробела”
Мы возникли из-за того, что еще в 2014 году был огромный пробел именно в гуманитарной и социальной поддержке военнослужащих. Этим просто никто не занимался много лет, и была необходимость. А государственные институты не успевали за развитием армии и всех событий, скорости появления вызовов, которые перед нами поставила война.
Война — это вопрос не только оружия и обеспечения войска, но и решения всех социальных потребностей. Ведь это напрямую влияет на боеспособность армии.
Если солдат никому не нужен, прежде всего, своему государству, то у него и не будет никакого желания воевать за эту страну, отдавать здоровье.
Патронатная служба Янголи открыла свой первый протезный сбор на 20 000 000 грн. Все средства будут направлены на функциональные протезы рук и ног для бойцов 3-й штурмовой бригады ВСУ и 12-й бригады специального назначения Азов НГУ.
Поддержать сбор можно ссылкой на Mono-банку Патронатной службы Янголи.
— Знаете, у меня создалось впечатление, что Вы воплощаете в жизнь выражение: Азов — это большая семья. Как вам это удается? В чем секрет, чтобы действительно стать как семья?
— Даже до Оранжевой революции украинских националистов считали врагами украинского государства. Тогда мы постоянно держались друг за друга и помогали, потому что находились под определенным давлением.
Даже если вспомнить советское время, тогда также и диаспора, и диссиденты, всегда держались вместе.
Только благодаря взаимоподдержке и почти родственным связям удалось пронести украинскую идею нации через все проблемы.
Эта традиция достигла своего логического воплощения в военном подразделении. Потому что ядро этого подразделения — украинские патриотические организации, молодежные в основном, которые создавались задолго до вторжения или даже Оранжевой революции.
Подразделение начало расти, переросло в отдельную структуру, занимающуюся укреплением и поддержкой бойцов и членов организации, можно сказать большого азовского движения.
Азовцы — мишень номер один для российских палачей
— Как изменилась ваша работа по вопросам пленных за десять лет существования патронатной службы? Изменились ли вообще условия плена за это время?
— У нас до полномасштабного вторжения в плену был только один парень из Азова (Евгений Чуднецов с позывным Чудик, — ред.). Он, кстати, побывал там дважды. Первый раз попал в плен во время Широкинской операции. Затем через четыре года его обменяли и он вернулся в родное подразделение, в Азов. Второй раз попал в плен из Азовстали.
У нас до полномасштабного вторжения реально в плену только один человек побывал. А сейчас у нас в плену 1000 человек.
Это тысяча военнослужащих части 3057, которая сейчас является 12 бригадой Национальной гвардии Азов. Из них 700 — это именно азовцы, выходившие в плен по приказу.
То, что происходило с нашим парнем в плену в 2015 году, не сильно отличается от того, что сейчас делают с азовцами в плену уже почти третий год подряд. Отдельное индивидуальное жестокое отношение именно к азовцам, как было, так и осталось.
Единственное, что масштабы действительно ужасающие. Столько людей, которых постоянно, несколько раз в день, подвергают пыткам.
Они постоянно находятся на грани жизни и смерти.
Именно азовцы — это номер один во всех пыточных российских колоний и тюрем, над которыми в первую очередь издевается враг. Потому что для россиян они как красная тряпка для быка.
Это отношение ничем не отличается от того, что было к украинским диссидентам, националистам, которые были засланы в ГУЛАГ и другие тюрьмы еще в советские времена.
Ничего нового. Это просто работа на уничтожение украинской идентичности и людей, которые несут в себе идею украинской нации.
Конечно, хотелось бы, чтобы освобождали азовцев, потому что многие из тех военных, кто выходит из плена рассказывают, что такого отношения, как к нашим бойцам, нет к никому.
Мы на связи с семьями. Кто-то уже отчаивается. Особенно после того, как в плену от пыток погиб боец (Александр Ищенко, — ред.). Это очень плохо отразилось на эмоциональном состоянии родственников.
Это не первый, кто был замучен. У нас около десяти тех, кого мы точно знаем, что их замучили. Они погибли. Не всех удалось забрать, обменять тела. Не всех отдают.
Если бы была хоть какая-нибудь возможность, хоть и выкупать наших бойцов за деньги, мы бы ею воспользовались. Но в случае с Азовом — это просто нереально.
— А что россияне делают с телами замученных? Они их где-нибудь хоронят?
— Хоронят, потому что не хотят, чтобы мы видели реальные причины смерти этих людей. Или просто не желают этим заниматься.
Им (россиянам — ред.) интересно только тогда, когда для них есть выгода. К примеру, если они поменяют тело нашего героя на своего военнослужащего, как правило, высокого ранга, или это чеченский наемник. Остальные солдаты их не интересуют, если никто не заносит за это деньги.
Им все равно, что с телами их военных.
Россияне вообще не заинтересованы в обмене: ни телами, ни живыми.
— Как думаете, за счет возвращения оккупантов, плененных на Курском направлении, удастся вытащить ваших ребят?
— Не знаю. Это невозможно предположить, чем готовы пожертвовать россияне и их жестокий лидер, лишь бы не отступать от своих принципов и не отдавать азовцев.
Потому что так называемая денацификация, прежде всего, была нацелена на наше подразделение, на Азов. И для российской пропаганды сложно будет объяснить, почему они все-таки решили пойти на такое политическое унижение и отдадут азовцев.
Вообще никаких не имею надежд. Но буду очень радоваться, если все же удастся вернуть хоть кого-нибудь из азовцев.
Жизнь после плена: физическое и ментальное восстановление
— Сейчас очень маленький процент тех, кто вернулся из вашего подразделения. Как можно охарактеризовать физическое состояние бойцов? Что в большинстве своем их мучает после плена?
— Когда наших ребят нет на обменах, иногда мы помогаем бойцам из других подразделений, если к нам обращаются.
Могу сказать, что чем дольше находится человек в плену, тем тяжелее его моральное, эмоциональное, психологическое и физическое состояние.
Формируются стойкие хронические заболевания, сказываются не пролеченные ранения, контузии. Многие возвращаются с необратимыми проблемами со здоровьем. Кто-то уже неизлечим, кто-то уже с тяжелыми расстройствами психики, стойкими психическими заболеваниями.
И чем дальше, тем состояние хуже. Иногда из плена выходят в более или менее нормальном состоянии, но это зависит от того места, где они находились, и от того, как с ними обращались.
С теми, кто были, например, в Донецком СИЗО или где-то на Севере России, где был дефицит питания и гигиены, даже если их не пытали, уже нужно работать годами, чтобы привести их в более-менее нормальное состояние.
— Кстати, к каким прежде врачам попадают военные, возвращающиеся из плена?
— Из плена они сразу попадают к комиссии врачей. Очень важно, чтобы сразу работали все специалисты. Конечно, первое — это психологи и психиатры. Затем обязательно осматривает терапевт, уже определяющий, какие еще необходимы специалисты. Но все равно осматривают все.
На что обращают внимание: инфекционные заболевания, дерматологические проблемы. Осматривает стоматолог. Всех врачей нужно обязательно пройти, сделать полный чек-ап организма. Потому что можно что-нибудь пропустить, а это в будущем может привести к летальному случаю.
— Когда человек возвращается из плена, что он в первую очередь делает? Идет сразу к врачам? Или бойцов сразу кормят?
— Да, их сразу кормят. Из того, что бойцам дают, это, конечно, питьевая вода и диетическое питание. Это происходит еще на этапе, когда они едут автобусом с места обмена. Им дают какие-нибудь небольшие перекусы.
Ведь нельзя давать много пищи и даже много воды, потому что у многих, например, есть проблемы с почками. Это связано и с недостаточностью питьевой воды в тех местах, где их держали, и с тем, что обычно в плену их бьют по почкам.
Их желудочно-кишечный тракт перестраивается на дефицит питания.
Ни в коем случае нельзя давать разные газированные сладкие напитки, фастфуд, свежие фрукты. Всё должно быть в меру и немного.
Сразу после обмена бойцы едут в ближайшую крупную областную больницу, где есть нужные специалисты. Около суток или двоих, бойцы находятся в стационаре, где их проверяют, и дальше уже становится понятно кого и в какие профильные заведения можно перенаправить.
— Понимаю, что это все же зависит от здоровья, но сколько приблизительно боец может находиться после плена в больнице?
— У нас были бойцы, по полтора года находившиеся в больнице непрерывно без выписки. Особенно это те, кто имел сложные ранения или те, кто очень сильно потерял в весе, и на кого очень повлиял этот дефицит питания, и кто имеет уже необратимые нарушения в работе органов.
Но были такие ребята, особенно среди командиров, которых невозможно было удержать в больнице. Мы любым способом пытались их заманить на лечение или не выпускать. Но это действительно сложно.
— Родные как-то могут способствовать скорейшему восстановлению защитников после плена? Что можно делать, а что, возможно, не стоит? Какие бы вы рекомендации дали?
— Конечно, можно помочь. Прежде питание: ни в коем случае нельзя нести огромными сумками салаты с майонезом, жирное, мясо, шоколад, конфеты, газированные напитки.
Надо понимать, что вы можете просто убить человека такой помощью.
У нас был случай, когда парень попал в реанимацию из-за того, что ему родственники привезли огромные пакеты с разными фруктами. И он просто не удержался и не заметил, как съел два килограмма винограда.
Из-за этого у него началась сахарная кома, если я не ошибаюсь. Поэтому нужно слушаться врачей и патронатную службу.
Никто не ограничивает в пище в больнице. Это просто лечебная диета, и ее нужно соблюдать обязательно.
Перша їжа після тривалого полону в московитів. pic.twitter.com/Rtzxizmu4p
— Авив Шафтан (@d_hajmars) February 3, 2024
Семье не стоит принимать какие-либо импульсивные решения, самостоятельно подбирать лечение, особенно где-то за границей. Потому что если вы не имеете опыта и не понимаете, что это за больница, какие там условия, специалисты, работали ли они когда-нибудь с возвращающимися из плена или нет, то ни в коем случае не нужно этого делать.
Необходимо консультироваться и слушать врачей. Если у вас есть какие-то подозрения, что врачи некомпетентны, это тоже нужно все проговаривать с командованием, с начмедом. Если сомневаетесь, пойдите к нескольким разным специалистам, но оставайтесь в рамках военной системы здравоохранения, или Министерства внутренних дел.
Сейчас украинская военная медицина на очень высоком уровне. Украинские специалисты гораздо квалифицированнее в вопросах военной медицины, чем любые другие врачи мира.
У нас врачи, мужчины, просто плакали
— Если уж заговорили о диете обычной, то перейдем к информационной. Что лучше не говорить тому, кто вернулся из плена? Или как дозировать информацию?
— Мы не сможем оградить от информации возвращающихся из плена, потому что они будут ее потреблять самостоятельно, через гаджеты. Они ведь сразу получают мобильные телефоны. И это правильно, потому что они должны сразу почувствовать себя свободными людьми.
Они должны получить доступ к своим картам с заработной платой, с денежным обеспечением.
Например, мы стараемся сразу дать наличные, потому что в первые дни невозможно восстановить доступ к их картам и сделать документы.
Если это касается каких-то семейных проблем, возможно, каких-то трагических новостей, о которых возможно, не стоит сразу говорить, то лучше сначала проконсультироваться с психологом.
Это нужно для того, чтобы специалист помог донести такую информацию, потому что никто не знает, как это может повлиять на психику человека в том состоянии, в котором они возвращаются из плена.
Конечно, нужно понимать, что это не тот человек, который был в плену.
Могло измениться огромное количество черт характера, психическое состояние влияет на настроение, мысли. Надо считаться со всем этим, и если вы видите какое-то непонимание от вашего родственника, все же снова советую обращаться к психологу и не делать самостоятельных выводов. Ни в коем случае нельзя устраивать какие-либо скандалы или сцены.
— Что сложнее всего, например, для медицинских работников и для вас, как патронатной службы, в работе с пленными?
— Это видеть, в каком состоянии ребята возвращаются. Понимать, что с ними делали.
Ты это видишь, врачи видят это. У нас врачи просто выходили иногда из палаты и не могли прийти в себя. Они не понимали, как можно это сделать с человеком.
У нас врачи, мужчины, просто плакали.
Сложно с доверием. Ты должен сделать так, чтобы боец полностью доверился тебе и рассказал все, что было на самом деле. Потому что это очень важно для диагностики, лечения, чтобы от тебя ничего не скрывали.
Мы к моменту возвращения бойцов готовились задолго до того, как нам начали отдавать ребят. Наши врачи читали литературу, рекомендации военных психологов, американских в основном.
Но бывает такое, когда, например, некоторые медицинские работники гражданских учреждений просто не понимают, что происходит. Поэтому нужно постоянно их корректировать.
Женщина в российском плену
— Мы в разговоре постоянно говорим о парнях, но я помню, у вас возвращали и девушек из плена. Отслеживали ли вы разницу в последствиях плена для мужчин и женщин?
— Конечно, с девушками сложнее. Ибо прежде всего у них есть специфические женские врачи, которые обязательно должны быть во время медосмотра.
Ни для кого не секрет, что от большой потери веса у женщин часто происходят гормональные изменения и исчезает менструация, могут быть разные осложнения с женским здоровьем. Этому нужно уделять особое внимание.
Девушки также в основном возвращаются на службу, как и парни. Потому что морально очень сложно находиться не среди своих после пережитого в плену.
Равно как и сложно интегрироваться ветеранам в гражданскую жизнь. Иногда даже бывает, когда человек пробыл на боевых один день, и уже получил серьезную психологическую травму, если попал под интенсивный обстрел, или у него на глазах погиб побратим.
Можно получить неисправимое влияние на психику, независимо от времени, которое ты пробыл на службе.
Поэтому ребятам гораздо проще оставаться в своей среде, среди военных, потому что таким образом они чувствуют, что кому-то нужны. Ибо у нас до сих пор в обществе огромная проблема с неприятием военных.
К сожалению, мне кажется, что государство недостаточно делает для того, чтобы подготовить общество к возвращению наших ветеранов. Нужно делать это гораздо интенсивнее, эффективнее.
Надо думать о будущем наших детей.
У нас задача — не ветерана, а общество интегрировать в ту систему, которая будет выстроена по возвращении военных.
Ведь каждый человек должен будет участвовать в социализации ветерана, иначе мы будем иметь ужасные последствия, которые были после возвращения американских солдат из Вьетнама. Только во много раз сложнее.
Те, кто имел отношение к войне, они за себя постоят. Просто по какой цене они будут приобретать свои права?
Мы всегда вместе с нашим ветераном
— Вы сказали, что в патронатной службе уже десять лет. Какие были ваши мысли, когда вы только начинали ее создавать? На кого ориентировались как идейно, так и структурно?
— Идейно реально я ориентировалась прямо на хроники Первой и Второй мировых воен. Видела и читала много о роли женщин во время боевых действий, войны, насколько важна для них поддержка, помощь бойцам и врачам, госпиталям.
Когда есть огромный поток раненых, любое государство и его инфраструктура самостоятельно не справятся, если не будут привлечены волонтеры.
Еще во времена Первой мировой войны это были либо жены военных, либо так называемые сестры милосердия, монахини и другие женские объединения, которые приходили на помощь в госпитале.
Все они заботились о раненых. То есть непосредственно не участвовали в лечении, а были как вспомогательный персонал для больниц. Ими я и вдохновлялась, когда началась война. По принципам их труда начала строить работу, хотя тогда у нас еще не было патронатной службы.
Было просто несколько девушек, которые мне помогали. Мы тогда еще не понимали, в 2014 году, в начале АТО, к чему это может привести. Просто решали те задачи и проблемы, с которыми сталкивались, когда речь шла о раненых, погибших, материальной помощи или моральной поддержке.
Таким естественным образом создалась структура. Вместе с тем, как батальон Азов превратился в полк, росла и патронатная служба, прилагались задачи, с которыми мы пытались справляться. Эти задачи и послужили основой нашего положения о работе.
А когда началось полномасштабное вторжение РФ, у нас была готовая структура.
Ее нужно было масштабировать, увеличить в десятки раз для того, чтобы мы смогли эффективно помогать уже в пределах многотысячного подразделения.
У нас есть большая экспертиза по социальной защите и ветеранской политике. Мы активно участвуем в построении ветеранской политики в государстве. У нас есть свои законодательные инициативы.
— Кто обычно приходил в команду, и как изменился ее состав?
— В основном, это родственники военных, которые служат в нашем подразделении. Также члены азовского движения и сами ребята раненые, которые, например, уже не могут вернуться в строй.
Очень естественным образом формируется команда. Есть и просто волонтеры, которые согласились присоединиться к службе и потом стали ее частью, или стали военнослужащими и медиками, медицинскими кураторами.
К примеру, у нас большой отдел работы с погибшими. Это очень сложная работа, она начинается почти с поля боя, точки эвакуации погибших защитников, которая находится прямо на линии фронта, и заканчивается с семьями. Преимущественно там работают девушки, еще с 2014 года со мной. Присоединились и ребята, занимающиеся транспортировкой, физически более тяжелой работой.
Также присоединились многие девушки, которые были в детском лагере Азовец. Так же и моя дочь.
Сейчас наша служба насчитывает 60 человек плюс волонтеры в разных регионах. Структура развивается и растет. Каждый месяц мы кого-то берем на работу.
— Чем занимается патронатная служба, что входит в сферу ее обязанностей?
— Патронатная служба занимается всеми социальными и гуманитарными вопросами, которые могут возникнуть у бойца в подразделении, а это ранение, ведение бойца медицинским куратором до полного выздоровления и возвращения в строй. Если у бойца есть проблемы, он может обратиться в патронатную службу.
Также мы заботимся о вопросах ветеранов: всех, кто служил в наших подразделениях. Мы всегда готовы помогать бойцам, даже если они давно уволились и живут своей жизнью.
Мы всегда вместе с нашим ветераном.
Помогаем семьям действующих военнослужащих, погибших, пропавших без вести, плененных. Мы на связи и никогда не отказываем.
Если помощь касается здоровья детей или родителей, делаем все возможное. Также у нас существует юридическая поддержка и вообще любая побратимская. Если необходимо, есть психолог, который может выслушать.
Патронатная служба является частью подразделения. Это сильно мотивирует ребят оставаться на службе и влияет на их психологическое состояние.
Есть понимание, что они как являлись частью подразделения, так и остаются ею. И подразделение о них заботится. Это важно.
Поэтому у нас такое крепкое и большое подразделение. Командир поддерживает нас, в частности, в проекте, чтобы патронатные службы создавались во всех Силах обороны. Это показатель того, что мы делаем все правильно.
Конечно, мы занимаемся вопросами пленных. У нас есть отдельный отдел, занимающийся пленными: общение с семьями, поддержка с ними связи, поисковые работы, ежедневный мониторинг российских и других зарубежных интернет-пабликов, любых СМИ.
Это нужно, чтобы получить информацию о том, где находятся наши побратимы. Так как адекватного обмена информации между государством агрессором и нашими институтами на государственном уровне почти не существует, это происходит на очень шатких договоренностях.
Мы сотрудничаем со штабом по обращению с пленными, СБУ, Генштабом, ГУР, и помогаем им так же в сборе информации, как и они нам.
— Вы сказали, что государство недостаточно делает. Поэтому хотелось бы знать, что бы Вы хотели, чтобы государство делало? Что каждый из нас может еще сделать для того, чтобы все-таки интегрировать ветеранов?
— В первую очередь государство должно сотрудничать со всеми инициативными общественными организациями, которые хотят просто оказывать помощь ветеранам, несмотря на то, дадут ли им деньги из государственного бюджета или нет.
Также считаю, что в информационном пространстве нужно значительно больше уделять внимание будущему украинского государства, постоянно рисовать картинку, держать ее в голове общества, что война закончится, а ребята вернутся. И это будут не те граждане, которыми они были до войны.
Надо доносить до общества, что оно постоянно должно готовиться к принятию ветеранов. Нам нужно воспитывать детей, а через них — и родителей, доносить до них важность соответствующего отношения к ветерану.
Только благодаря их подвигу мы живем и имеем возможность ходить по нашей Украине.
Ранее Вікна взяли эксклюзивное интервью у бойца Азова, который выжил во время теракта в Еленовке во временно оккупированной Донецкой области: читай разговор по ссылке.
Больше видео? Не вопрос! Эксклюзивы, интервью, смешные Shorts и не только – скорее на Youtube Вікон. Твой уютный канал!