Когда стены — ничто перед ракетой, человек встает на защиту своего мира: скульптор Константин Зоркин о жизни искусства на войне

Каждый вечер мы ложимся спать и не знаем, не заберет ли какое-нибудь вражеское железо наше новое утро. Но когда просыпаемся, то снова и снова находим в себе силы продолжать бороться и становимся крепче металла.

Именно этот материал для своих работ выбрал Константин Зоркин — художник, работающий в области перформанса, инсталляции, кукольного театра, скульптуры, графики, ленд-арта.

Вікна пообщались с художником о том, как искусство меняется под влиянием войны и одновременно набирается сил, чтобы и в ее ход внести свои коррективы и увековечить память об этом непростом времени.

Также Константин Зоркин рассказал о своем творческом пути и о том, откуда берет силы и вдохновение сейчас.

Этим интервью мы продолжаем проект Вікон под названием ARTвойна. Он посвящен деятелям искусства, которые не прекращают творить, несмотря на войну, а также войне, так или иначе нашла отражение в их творчестве.

Константин, расскажите, пожалуйста, когда вы впервые встретились с искусством в своей жизни?

— На самом деле я всегда был визуалом. Сколько себя помню, я словно питался изображениями. У меня постоянно был такой голод. Я любил книги с картинками. Дома были пластинки. Не вспомню, что на них было записано, но помню обложки, потому что я их рассматривал.

А с искусством впервые столкнулся в Харьковском музее — это была скульптура Бенуа. Это была такая сложная тонкая работа по бронзе. Я тогда очень интересовался историей средних веков, Киевской Руси. Поэтому когда увидел этого рыцаря, мне так он понравился! И я решил, что все-таки объем нравится мне больше, чем изображение.

Когда вы впервые создали что-нибудь свое — скульптуру или картину? И как вы поняли, что это дело вашей жизни?

— Я с раннего детства начал рисовать и делал это все время. Но был один момент в моей жизни, когда я создал нечто похожее на искусство. Я это понял, и вдруг что-то изменилось.

Это были просто рисунки тушью и пером. Они были не так пространственны, как сейчас, такие неумелые.

Рисовал и потом что-то начало меняться, искажались линии, экспрессия появилась. Я создал серию рисунков и потом мне сказали опытные художники, что это похоже на немецкий экспрессионизм. Ничего не знал об этом стиле вообще, никогда ничего не видел.

Именно с этого момента я стал интересоваться искусством, собирать свою коллекцию, особенно того, что лично мне нравится. И я считаю, что немецкий экспрессионизм сейчас особенно понятен в Украине, ведь такое искусство сделано во время войны.

Понимаешь, откуда эти чувства, почему он так страшен, неудобен для восприятия. Потому что они это пережили — художники, погибавшие на фронте и видевшие ужасы войны. Сейчас мы понимаем это уже на собственном опыте. То есть я сейчас остаюсь верен ему, потому что искусство должно очень сильно действовать на зрителя.

Когда я просматривала предыдущие ваши работы, то увидела определенные характерные для вашего стиля образы, в частности можно сказать о колыбели и черепах. Скажите, пожалуйста, правильно ли я понимаю, что ваша любимая тематика — это вопрос жизни и смерти?

— Я раньше говорил, что я работаю с тематикой смерти, а точнее, перед лицом смерти в том смысле, в каком ее понимал. Когда ты осознаешь свою смертность и то, что все может закончиться, ты должен действовать безупречно. Вот оттуда магия вырастает, о которой тоже много думал.

Раньше тема смерти присутствовала дистанцированно, а сейчас она стала очень конкретной и близкой для всех. И уже трудно рефлексировать, что-то сказать отвлеченное, ведь это очень конкретные вещи.

Может я себя обманываю, но когда задумался о том, что может мои более ранние работы перед лицом смерти сейчас выглядят бессмысленными и пустыми, поверхностными, то пересмотрел их и понял, что нет. Я не жалею ни о какой работе за последние десять лет. Считаю, что они помогли мне сейчас удержаться.

Переглянути цей допис в Instagram

Допис, поширений Костянтин Зоркін (@zorkin_art)

Когда впервые приступили к работе с начала полномасштабной войны? Делали ли какой-нибудь перерыв?

— Конечно. Был перерыв, пока мы находились в подвале Ермилов Центра в Харькове, где собрались все харьковские художники.

Жили там вместе, но никто не работал творчески, не было сил на это. Больше нужно было найти воду или работающий магазин. А когда оказался здесь в резиденции и вывез маму, то первое, что сделал — это нарисовал на полосках бумаги маркером ряд домиков, Потом еще один, еще один и еще один.

Почему-то именно дома были основным образом. Затем начала появляться серия досок и металла. Работал тем, что нашел, у меня ведь все инструменты остались в Харькове.

Где-то в марте начался этот проект, и в ноябре он был почти завершен, но так получилось, что он продолжился. То есть это цикл года, отражающий восстановление на фоне разрушения.

Природа восстанавливается все равно, птички прилетают, появляются трава и цветы, а в ноябре все опять приходит в упадок. И это было очень сильное ощущение, потому что когда под тобой земля, а не асфальт, то чувствуется эта жизнь, которая вокруг звучит.

Переглянути цей допис в Instagram

Допис, поширений Костянтин Зоркін (@zorkin_art)

Также заметила комментарии, что ваши металлические скульптуры и правда, будто живые. Как вам удается наделить неодушевленный материал душой?

Считаю, что искусство — это единственное материальное доказательство существования души.

Но это не в религиозном смысле. Я говорю о том, что делает нас людьми, о тайне. Но искусство эту тайну материализует. Как это происходит — неизвестно.

Как действует музыка? Как действует кино? Как может кусок дерева действовать, из которого сделаны скульптуры черепов? Они принимают участие в спектакле Вертеп, на котором люди плачут.

Как это может быть, что человек выходит на сцену с куском дерева в руках, говорит какие-то слова, а люди плачут? И это не химическая реакция, которая происходит у нас в организме. Это общение на уровне душ.

От души к душе передается информация с помощью художественных образов. И в этом есть магия, потому что объяснить это научными словами невозможно.

Мои идеи появляются мгновенно. Я ничего не могу продумать заранее, кроме производства скульптуры. Эти дома, которые поднимаются из металла, саженцы или Маска позора — они появились все в считанные секунды, просто встали перед глазами и я начал делать, чтобы дойти до того, что видел.

Я не знаю, как это происходит, но это мой способ. И может то, что появляется таким путем, это как внутренний голос. Он всегда говорит очень просто и уверенно. И если мы его не слышим из-за другого шума у нас в голове, то мы многое теряем.

Маска позора для врага

Почему для этой серии вы выбрали название Защитный слой?

— Сначала я создал работы, а потом уже думал над названием. Я размышлял о городе, природе, разрушении и восстановлении, но не абстрактно.

Надо было как-то назвать проект, начал пересматривать работы, идеи и эскизы и понял, что там общее — это слой.

Во-первых, слой — это металл, дерево, или стена, листья. Между ними много общего. Было очень конкретное чувство, что стена не защищает, как мы раньше думали.

Стена — это ничто перед ракетой. Раньше мы могли закрыть окно шторкой и чувствовать себя в безопасности. Сейчас это чувство никогда не вернется — абсолютной безопасности в бетонном доме за закрытыми окнами и дверями.

Переглянути цей допис в Instagram

Допис, поширений Костянтин Зоркін (@zorkin_art)

Во-вторых, было размышление уже о том, что в этом сочетании нет образа человека.

Когда стены не защищают человека, когда листья не защищают птицу, то они начинают защищать своим телом свой мир.

То есть защитный слой — это история все-таки о людях. Конечно так работают наши хитиновые панцири разные, как мы их чувствуем, как мы их представляем.

Земля, ее поверхность — она защищает скрывающихся в ней людей. Это единственная защита там, в открытом пространстве. А кто защитит землю?

Переглянути цей допис в Instagram

Допис, поширений Костянтин Зоркін (@zorkin_art)

При этом темы земли очень много в украинском искусстве. Она прекрасна и бесконечно особенна — украинская земля.

Но ее нельзя накрыть каким-нибудь футляром, кожухом, броней. Слишком она велика и слишком хороша. Она принимает в себя все, к сожалению. И мины, и прочие взрывные устройства. То есть обо всем этом и говорит название Защитный слой.

Хотелось бы еще немного узнать о вашем рабочем процессе, потому что мы как зрители обычно видим только результат. Но как этот условный металл превращается в разрушенный домик или не менее изувеченную фигуру человека?

— Если работа будет из дерева, процесс выглядит довольно аутентично. Потому что я предпочитаю ручной труд. Я делаю все с помощью простых орудий, как, например, топора.

Мне интересно вернуться к крафтовым практикам, настоящим ручным. Но, к сожалению, опять же традиция не только в области музыки или поэзии сильно разорвана советской властью, но так же и в ремесленных делах, народных промыслах много очень белых пятен.

Некоторые из моих инструментов действительно старинные, некоторые современные, некоторые я нашел. Поэтому это выглядит так, как во времена Киевской Руси. Инструменты почти не изменились. Я видел в музеях орудия, и они такие же, как сейчас у меня.

Поэтому берешь кусок дерева, держишь и как-то фиксируешь его. Начинаешь обрабатывать, пока не возникает то, что ты хочешь и видишь.

А с металлом обычно помогают работать более современные технологии, как, например, сварка. И все равно я стараюсь уменьшить этот технологический аспект, чтобы все-таки было усилие.

Потому что усилие успокаивает. Когда ты прилагаешь силы, бьешь ритмично металл — это грубо выглядит. Может не нравиться визуально и звук может быть неприятным, но это успокаивает. Ибо борьба происходит с материалом.

По вашему мнению, как полномасштабная война повлияла на украинское искусство? И как оно повлияло на ваш творческий процесс?

— Многие стали работать еще больше и сильнее, создавать очень мощные вещи. Многие говорят, что недоразумение с аудиторией сейчас исчезло, потому что мы говорим на одном уровне и травма у всех общая. И общая боль — она дает это понимание на уровне образов.

Мне не нужно было объяснять проект Защитный слой, почему там есть листья, саженцы. Все всё понимают. Концепции там нет, а больше таких поэтических смыслов.

Искусство стало говорить о вещах, которые оно раньше немного стеснялось озвучить. Любовь, смерть, боль, дом, поддержка, враг, зло и добро — это не о поэтическом пафосе, а об основах нашего бытия сейчас.

Это как в сказке происходит, но на самом деле в реальности. Здесь и сейчас люди видят это. Они больше не спрашивают, зачем вы это делаете.

У нас одно информационное поле, одни новости, единая память о руинах перед глазами, пробитые стены, погибшие друзья и родственники. И в этом смысле украинское искусство изменилось, потому что оно сейчас разговаривает и получает понимание, в нем появилась магия — та, которая в нем была, но сдерживалась.

К примеру, моя Маска позора и Медный саркофаг для врага Василия Дмитрика, который тоже был экспонирован в Одессе. Когда я делал маску и увидел его саркофаг, то понял, что направление мыслей у нас похоже. Такие вещи как-то связаны с магией, с такими ритуальными действиями, которые повторяются и что-то меняют в тебе. Они направлены на изменение в мире.

Сейчас у украинского искусства есть возможность демонстрировать себя, презентовать на любом уровне на своих условиях. То есть ему можно уже не ориентироваться на какого-нибудь условного внешнего западного зрителя. Там нет ориентации на какие-то тренды.

Украинское искусство — сдержанное, аскетическое, местами очень суровое, бескомпромиссное, скажем.

Мне радостно и одновременно грустно, что мы сейчас так травмированы, чтобы нам все равно, что нам скажут.

Читать по теме

Мы еще не понимаем, какой большой пласт работы выполняем! Художница Инна Харчук об искусстве во время войны, мощных смыслах и популизме в живописи

Инна Харчук рассказала о выставках в Грузии и французской Сорбонне. Почему искусство важно и как оно изменилось — читай в материале.

Как вы считаете, насколько искусство важно в военное время? Но может ли оно стать оружием для борьбы художника за существование своей культуры?

— Я избегаю на самом деле слов о “культурном фронте”, потому что я не думаю, что я кому-то действительно помогаю.

Пока есть такая возможность, пока не прилетело, пока воины сдерживают врага и понемногу выжимают его из нашей земли ценой своих жизней, мы должны сделать как можно больше.

За эти полтора года я сделал столько, сколько я не сделал за всю жизнь. То есть, я работаю каждый день. Идет работа в коллаборациях с Наталкой Маринчак для выхода нашей книги, с театром кукол, скоро у нас будет уличная выставка в Харькове, приуроченная к переименованию улиц.

Продолжаются разговоры, как снова и снова возвращается возрождение и о том, что 100 лет назад в Харькове были процессы мирового уровня, которые были уничтожены советской властью. Уничтоженные творцы Курбас, Волновой и так далее. Всех трудно назвать, потому что так их много было.

И если мы сейчас не сформируем образ будущего и своим действием его не подкрепим, то мы выйдем ни с чем, даже если будем живы и здоровы, возможно даже счастливы. В таком случае у нас просто не останется культуры, потому что нельзя отодвигать ее на потом. Это как свидание, как мечта — их нельзя отсрочивать.

Из мечт выходит и формируется образ будущего.

Если сейчас все будут двигаться в сторону будущего и формировать базовые вещи, скоро это поле укрепится. Уничтоженные дома можно восстановить, а вот уничтоженных людей, культурных деятелей и не только очень много лет нужно будет восстанавливать.

100 лет прошло, а Расстрелянное возрождение — это рана, которая не заросла до сих пор. Мы не должны допустить этого сейчас снова.

Российско-украинская война не оставила в стороне ни одну сферу: политическую, экономическую, информационную и тому подобное. И мы продолжаем освещать одну из важнейших сейчас тем для украинцев: искусство во время войны. Читай разбор Вікон, как россияне присваивали себе украинских художников, а также о трансформации и будущем нашего искусства.

А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.