“Нет выбора” 20–30 лет назад и сегодня — это разные вещи! Ольга Руднева о войне, феминизме и их сосуществовании в одном пространстве

Когда-то женщин называли слабым полом и отводили им почетное место на троне — на кухне.

Но времена меняются, и уже многие женщины успели изменить ход истории и сломать зубы устаревшим стереотипам. Сначала были избирательные права, потом возможность получать образование, иметь свою собственность и наконец-то выбирать, как планировать семью.

Казалось бы, что еще нужно? Не такой ли вопрос задают критики феминизма? Все чаще можно услышать, что мы достигли гендерного равенства. Но на самом деле борьба за права женщин не окончена.

Теперь это война за самоидентичность, свое существование и достойную жизнь — в том числе и на реальном поле боевых действий. Но есть ли на нем место феминизму? Или же пули и снаряды равняют всех в правах?

А может, наоборот, необходимость найти свое место на войне проводит демаркационную линию между женщинами и мужчинами, заранее определив, где твое место?

На такое количество мыслей, и даже немного больше, которые остались между строк, вдохновила одна из самых известных женщин Украины Ольга Руднева. Перечислить все ее достижения и должности практически невозможно, в их числе: сотрудничество с Министерством здравоохранения, работа на должности директора Фонда Елены Пинчук, соучредительство и руководство издательским домом Женское здоровье.

Но большую роль сыграла полномасштабная война в выборе своего “места на войне”, когда Ольга сначала присоединилась к Help Ukraine Center. А потом появилась идея и возможность стать директором Superhumans Center — ортопедической специализированной клиники для лечения и реабилитации пострадавших в результате войны.

Вікна пообщались с Ольгой Рудневой о взаимосуществовании в современном мире феминизма и войны, борьбе со стереотипами на фоне боевых действий и движении мира к гендерному балансу.

— По вашему мнению, война сейчас стирает границы между гендером или наоборот подчеркивает отличия каждой из статей?

— На самом деле, война очень разделяет гендерные роли. Вот что происходило последние 40–50 лет в мире? У нас был кризис маскулинности, как утверждают разные ученые. И параллельно с ним развивалось феминистическое движение. Это две параллельные вещи.

Феминизм никогда не являлся следствием кризиса маскулинности. Просто эти два явления развивались параллельно.

Причина кризиса маскулинности в том, что у мужчин их маскулинность выражается в желании защитить свою семью или завоевать новые территории, завоевать женщину и обеспечить семью. И все эти вещи мужчинам последние 40 лет почти не нужны.

Свое “стремление к войне” мужчины удовлетворяли в компьютерных играх, а вместо завоевания женщин было достаточно Pornhub и Tinder.

Вопрос обеспечения семьи в принципе уже не был столь актуальным, потому что подавляющее большинство семей в мире имеют два источника дохода.

И вот начинается полномасштабная война. Соответственно мужчины получают такие базовые вещи, которые усиливают их маскулинность.

Первый месяц полномасштабной войны складывается так, что женщины отвечают за детей, заботятся об их безопасности. А мужчины идут воевать и защищать страну. Происходит очень резкое распределение гендерных ролей.

Если посмотреть на первые месяцы полномасштабной войны, действительно создавалось впечатление, что гендерные роли очень распределены. Если посмотреть медиа, то кажется, что гендерные роли распределены.

Мы преимущественно слышим истории о воюющих мужчинах, получающих травмы и ранения. О женщинах мы читаем, как они ехали за границу, спасали детей.

Но впоследствии, если присмотреться, то все стало, как говорится, не столь очевидно. Женщины начали активно вовлекаться в волонтерскую сферу. Оказалось, что не только дети уехали с мамами, но и папы уезжали с детьми, а их жены остались в Украине. Это не плохо и не хорошо. Просто есть такие случаи, и они не единичны.

Женщины пошли воевать. 41 тысяча женщин сейчас воюет. И не просто сражается, а требует для себя женскую форму, комфортные условия. Среди них много снайперов, артиллеристов. Женщины отправились получать военные специальности. Стали на учет в военкомат даже те, кто не стоял.

Мы понимаем, что право выбора у женщин было, и на самом деле выбор ролей не предполагал: либо дети, либо война.

И очень важно, что женщины стали основным источником дохода во многих семьях, когда они уехали, мужчины ушли на фронт или семья распалась. Это сейчас не базируется на цифрах о разводах, просто скажем — это наблюдение.

То есть, все, что мы сделали за эти годы до войны, дало нам возможность выбирать роли.

В 2016 и 2018 годах были внесены изменения в законодательство, позволяющие женщинам выходить в ночные смены, занимать разные позиции в армии. Благодаря этому нам, женщинам, сегодня можно выбирать, где нам быть и что делать.

Еще десять лет назад женщинам было бы очень сложно выбирать себе роли и иметь такое отношение к себе, как сейчас.

Безусловно, то, что женщины последние десять лет все же боролись за какие-то карьерные преимущества, позволило сейчас занимать “мужские” позиции, а многие мужчины выбрали для себя какой-то другой путь.

— Несмотря на то, что война в нашей стране продолжается уже девятый год, женская форма начала появляться не так давно. Как вы считаете, можно ли считать войну и такие болезненные события в жизни нации движущими к позитивным изменениям?

— Стопроцентно. Во-первых, волонтерское движение, конечно, было и в 2014 году, но когда боевые действия перешли в более или менее стабильный формат, то оно значительно уменьшилось.

К тому же защитниц было меньше. Их было меньше на передовой, и волонтерского движения не было столь развитого.

А сейчас, в принципе, как мы узнаем о проблемах людей — спрашиваем, что им нужно. Или нам присылают списки, они рассказывают нам, что там нужно. И их стало больше с началом полномасштабного вторжения.

Мы стали спрашивать, что им нужно — мы узнали их потребности.

Сейчас многие спрашивают и многие отвечают. К примеру, у нас нет средств гигиены, препаратов чисто женских, потому что женщин не было в армии, у нас нет сухого душа, нет формы, касок, берцов.

Соответственно, волонтеры начинают искать, а дальше начинается вся эта история под названием “а давайте создавать что-то для женщин, потому что их реально там очень много”. И начинают об этом говорить.

— Что бы вы сказали женщинам, которые стесняются того, что не могут, например, физически пойти воевать или волонтерить, а решили выехать за границу и спасать своих близких и детей?

— Знаете, я в начале полномасштабной войны об этом писала, потому что действительно нам очень нужны психически здоровые дети. Нам очень нужны дети, не видевшие войну. Я не говорю, что все, кто видел войну, психически нездоровы. Но изоляция детей от ужасов войны — это невероятный труд.

И действительно эти женщины держат небо над отдельным ребенком, обеспечивают ему безопасность и возможность функционировать. Возможно, они уберегли жизни этих детей.

Каждый принимает решение так, как считает нужным для своей семьи. Если женщина решила уехать и защитить ребенка, я считаю, что она поступила правильно.

Поэтому мне хочется им сказать: “Вы делаете невероятное дело, спасая детей, их психику, держа над детьми небо”.

Но действительно многие испытывают эту вину. Это комплекс выжившего. И мне кажется, что психологически это так объясняется.

Я тоже чувствую себя так. Чувствую вину, находясь в тылу, несмотря на то, что в Украине строю больницу. Но все же мне кажется, что я не на фронте, я не на передовой, я не под Бахмутом. Соответственно, я недостаточно делаю.

Думаю, у кого-то, кто ближе к передовой, тоже есть какие-то мысли. Но мне кажется, что каждый должен объяснять, что ты делаешь и для чего. И когда ты понимаешь это, то и чувство вины уменьшается.

Переглянути цей допис в Instagram

Допис, поширений Olga (@rudnieva_olga)

— Большинство мужчин практически всю жизнь закладывали в воспитании понимание того, что они должны быть защитниками. Для женщин в большинстве своем были подготовлены другие роли и риторика воспитания. По-вашему, что сейчас помогает женщинам переступить через стереотипы?

— В принципе, мы разные. И маскулинность действительно более воинственна. Именно поэтому мы часто говорим, что нам нужно больше женщин в политике, больше женщин в принятии решений, больше женщин, пишущих законы. Они лучше понимают потребности женщин, и они действительно более дипломатично подходят к решению вопросов.

Женщины по своей природе очень хорошо договариваются и отлично ведут переговоры. Просто их очень мало в политике, в принципе, во всем мире.

Поэтому, мне кажется, так много войн. Но это не подтвержденный факт. Увидим, когда женщин будет больше в политике, действительно ли что-нибудь изменится.

Но на самом деле у многих выбора нет сегодня. Если женщина осталась одна с ребенком, она должна зарабатывать деньги.

Но “нет выбора” 20–30 лет назад и сегодня — это разные вещи.

Сегодня выбора нет и есть возможности. А раньше не было выбора и не было возможности, кроме того, чтобы выполнять дальше какие-то “женские” функции. Теперь ты думаешь: “Окей, что я хочу делать? Кем я хочу быть? Я хочу защищать или я могу идти воевать?”

И с началом военной агрессии второго этапа, когда страна оказалась на грани, каждый спросил себя: “Что я могу делать? Как я могу это делать максимально полезно?”

Если кто-то из женщин увидел свою суперсилу в том, чтобы идти воевать или волонтерить, или доставлять что-то на “ноль”, то она начала это делать, потому что у нее была такая возможность. Ее никто бы не остановил. Я надеюсь, что их действительно не останавливали, а наоборот давали им такую возможность.

То есть, были созданы предпосылки для того, чтобы женщины могли выбирать.

Кроме того, всегда бьет пример первых десяти людей, которые ушли воевать, волонтерить, помогать. Тогда другие женщины смотрят на этот пример и тоже могут перенять эту модель поведения и понять, что она тоже подходит.

Наверное, так все и выстраивается. Сначала есть возможность, потом пример первых 10–15 человек. За ними еще следует какая-то группа людей, а потом все распространяется. То есть такова схема создания движений.

— Если говорить немного об утопии. По вашему мнению, если бы было соблюдено гендерное равенство в органах власти во всех странах мира и большинство президентов были женщинами, насколько это повлияло бы на историю войн?

— Знаете, проблема в том, что история не знает этого сослагательного наклонения (такого примера). Отлично выходит у историка Нила Фергюсона, который всегда рассматривает вот эти сценарии “если бы”. Я бы, наверное, хотела послушать один из таких его сценариев, потому что они всегда основаны на исследованиях. Но есть то, что есть.

На самом деле, очень маленькие шансы, что мир мог так быстро пройти путь к гендерному равенству.

Это один из самых болезненных вопросов, потому что мужчины всерьез считают, что они теряют что-то, отдавая часть прав женщинам. Но ведь это не о том, чтобы отдать какие-то права нам. Это о равенстве прав и возможностей.

Поэтому, я думаю, что сценарий, что в этом году у нас будет большее количество женщин или поровну женщин и мужчин в политике во всем мире, маловероятен. Потому что у нас есть такие страны, как Китай, Корея, Россия, Иран, Афганистан. И они являются крупнейшими troubleshooter (те, кто создают проблемы, дословный перевод с английского “стрелок беды”, — ред.) по всему миру.

Поэтому я не думаю, что это что-то изменило бы. Но было бы интересно посмотреть, как бы на такой сценарий взглянули историки. Но он мне сейчас кажется маловероятным, нереалистичным.

— Мы много говорим о гендерном равенстве, но никак не даем ему определения. Что, по вашему мнению, можно считать полным гендерным равенством?

Все очень просто — равные права и возможности для женщин и мужчин. Это все.

Если мужчина имеет такие права и возможности в жизни и карьере, то женщина должна иметь такие же. А дальше там уже идет расшифровка о сексуальном насилии, психологическом насилии. Но это уже в результате главной истории.

— По вашему мнению, что мы должны изменить в своем обществе и законодательстве, чтобы добиться максимально возможного гендерного баланса?

— Британские ученые, в частности, говорят, что около 219 лет нужно миру, чтобы достичь гендерного равенства.

Законодательство у нас действительно неплохое, Стамбульскую конвенцию приняли, все нормально. Но ведь это не в законах, это в головах людей.

Мы в школе разбираем гендерное равенство, а потом учителя говорят, что девушкам нельзя бегать на перерыве между уроками. А после этого отправляют девочек в кружок шитья, а ребят на военную подготовку. И все, что мы до этого учили, просто нивелируется из-за поведения и ролевой модели, которые мы видим вокруг.

То есть это не столько о законах, а о поведенческих паттернах, которые есть в обществе, а они у нас довольно закоренелые, особенно в отношении гендерных ролей. И именно это нам нужно менять, а это сделать сложнее всего.

Потому что мир говорит, что нам нужно 200 с чем-то лет, но если мы будем воевать, то я думаю, понадобится еще больше времени. Война все же усиливает маскулинность и замедляет женщин в определенных возможностях. Где-то дает возможности, а где-то сковывает.

— Насколько участие и чувство причастности к победе украинок делает сильнее в своей борьбе?

— Ощущение причастности к победе помогает всем. Мужчинам и женщинам. Это базовое чувство, что ты что-то делаешь для себя, чтобы приблизить победу, чтобы начать жить нормальной жизнью.

Поэтому я считаю, что оно всем помогает. И все люди, которые прикоснулись к этому, они это почувствовали и иначе уже не могут.

— В чем сила украинки, по вашему мнению?

Сила украинок в выносливости и резистентности. Вообще, я считаю, что украинки достаточно сильные, решительные и смелые. Это такая наша черта, мне кажется.

---

Долгое время статистика играла против женского пола, часто не замечая эту часть общества и решая все важные вопросы без учета ее потребностей. Читай в спецпроекте Вікон, как женщине выжить в мире, где большинство вещей создавали для мужчин.

А еще у Вікон есть свой Telegram-канал. Подписывайся, чтобы не пропустить самое интересное!

Главное фото: Юлия Гамова