Азовец — это на всю жизнь: боец Доцент об уникальности подразделения, плене и формировании украинской нации

Десять лет назад несколько десятков добровольцев, имевших лишь веру в справедливость и желание защитить свое государство, стали основой такого военного формирования, как Азов. За все это время его история наполнялась новыми успешными операциями, но вместе с тем обрастала многочисленными фейками, которые распространял враг.

Несмотря на все, азовцы два года назад выполнили одну из самых сложных задач: после 86-дневной обороны Мариуполя сложили оружие по приказу и вышли из Азовстали. Через два года после этих событий большинство из защитников города до сих пор в плену. Последний раз азовцы возвращались по обмену больше года назад.

Завершающий этап выхода из металлургического завода состоялся 20 мая. Поэтому сегодня Вікна пообщались с историком, кандидатом философских наук и офицером Азова Владиславом Дутчаком с позывным Доцент, который пережил бои за Мариуполь и российский плен, но, несмотря ни на что, продолжает воспитывать новые поколения азовцев.

— Расскажите, пожалуйста, как у вас родители воспитывали любовь к своей стране, которую вы передаете со знаниями своим студентам?

— На самом деле у меня мама — историк, учительница истории в школе. Также была большая библиотека у дедушки и бабушки. И там среди разного, скажем, коммунистического хлама было довольно много исторических романов. Я помню, когда впервые прочел Василия Яна Чингисхан. Это может быть класс пятый или шестой. Достаточно серьезная книга для такого возраста ребенка. Но это было мне очень интересно.

То есть такое мировоззрение формировалось одновременно историческое и все же как удивительно скорее всего националистическое, несмотря на то, что я жил в русскоязычной среде, ходил в российские учебные заведения, потому что других у нас не было в городе Желтые Воды.

Но у меня была своя среда украиноязычная. Я ездил к дедушке и бабушке в старинное казацкое село Искровка Кировоградской области и там просто втягивал в себя всю нашу аутентику, украинский язык, обычаи, традиции, культуру, историю и песни.

Первая азбука, которую я выучил, была на украинском языке. Хотя я пошел потом учиться в российскую школу.

Меня записали впервые в библиотеку в пять лет, и я себя уже не представлял без книг. А в восьмом классе я был твердо убежден, что буду учиться на учителя истории. Потому что это мое. Мне это всегда нравилось.

И библиотеку свою стал собирать еще в детстве. Сейчас она состоит в основном из исторических книг, документалистики, мемуаристки, исторических романов. Вот это все в куче сформировало меня.

— Знаете, спросить человека, у которого есть своя библиотека, какая у него любимая книга, наверное, было бы довольно странно и неуместно. Однако хотелось бы узнать, какую первую книгу вы приобрели для собственной библиотеки?

— Вообще, первая прочитанная мной книга была на украинском языке. Запомнил прекрасно, что это были Приключения Барвинка. Пять лет мне было, я пришел в библиотеку, мне предложила очень стеснительно библиотекарша почитать книгу. “Она правда на украинском языке”, — сказала тогда женщина. А я думаю, что классно, не понимаю, в чем проблема.

А одна из самых любимых книг, которые действительно я перечитывал уже несколько раз, и к которой возвращался в разном возрасте, это Адриан Кащенко Рассказ о славном Войске Запорожском низовом. Там прекрасно все: историческая канва, наш язык Приднепровья без новшеств. Для меня это пример того, как нужно подавать историю и одновременно передавать правдивость событий и хронологию.

— Вы читали и в плену. Скажите, где вы там брали книги?

— Во-первых, там была библиотека, но она была очень специфическая. Ведь это раньше была колония для несовершеннолетних (еще во времена, когда эта территория не была аннексирована). Потом библиотека была закрыта и все просто валялось как хлам.

Первая книга, попавшая к нам на барак, была хрестоматия по украинской литературе за девятый класс.

Другие книги, которые были, насколько я понял, администрация дала читать. А по такой установленной традиции, я так понимаю, каторжанской это были Новый и Ветхий Заветы.

Книги были действительно специфические. Позже, когда общался на допросах с офицерами ФСБ, первая книга, которую предложили — это была работа Бузины.

Но народу было очень тяжело, им нужно было как-то отвлекаться от всего ужаса, царившего вокруг и от того, что прошли ребята во время осады Мариуполя.

Им нужно было как-то переключаться, и помочь мог только какой-то воображаемый мир, который давали книги. И не было разницы какие именно.

Я ничего не просил у этих офицеров. У врага просить ничего не нужно. Это проявление слабости. Но я не отказывался, когда давали книги.

Так в нашем бараке было более 40 книг, пока нас на этап не повели. Это были разные книги и не все были хламом. Правда, все они были на русском.

— А по вашим наблюдениям, что еще спасало как вас, так и ваших собратьев в плену и на Азовстали? Все-таки это нечеловеческие условия.

Надежда, что это не конец.

Я буду неискренним, если скажу, что не было таких моментов, когда ты думал, что уже все — конец. Но это не было какое-то отчаяние. Это была просто такая решительность, но без отчаяния.

Потом была надежда, что все изменится: сначала надежда на деблокаду, потом на зеленый коридор. После этого была надежда, что по крайней мере наших раненых обменяют на их военнопленных и таким образом мы спасем ребят, которые были в страшных муках в это время в нашем госпитале Железяка. Им квалифицированную помощь уже нечем было просто оказывать.

Наши медики — это люди с большой буквы, это титаны, которые на своих плечах тащили всю эту операцию, спасая жизни ребят.

Пятеро медиков прилетели из Днепра вертолетами. И это люди, которые осознавали, что, возможно, летят в один конец. Для них клятва Гиппократа — это долг перед Родиной, а не пустой звук. Они прилетели и выполняли свой долг до конца, а затем пошли с нашими бойцами в плен, где также пытались хоть как-то помочь с этим мизером медикаментов. Делали повязки, помогали и добрым словом, и консультациями.

И именно медики больше всего страдали вместе с нашими военнопленными азовцами от издевательств. Потому что россияне сами себя напугали тем, что вроде бы наши медики кастрировали их военнопленных.

Это была полная дичь и ложь. Просто в голове не укладывается, у кого эта фантазия появилась. Но и поэтому было отношение очень жестокое не только к азовцам, но и к медикам.

Также помогала вера и желание вернуться к родным, обнять дочь, увидеть жену. Это если о себе говорить. Хотел застать родителей живыми, потому что мне россияне говорили, что 20 лет буду сидеть и смотрели на реакцию. Я отвечал только, что жалко. Как-то это немного задело их, что реакция такая спокойная. Хотя обычно внутри все бурлило, никакого покоя не было.

Помогала вера. На фронте, в окопах, в развалинах почти нет атеистов. Это во многом правда. Люди молились, но это, знаете ли, уже очень интимное дело: кто к какой конфессии принадлежит и к кому обращается.

У нас был небольшой кружок таких единомышленников из разных конфессий ребят. Мы заканчивали каждый свой день в Еленовке так: тихонько садились вместе и читали Отче наш, Богородица, Дева, радуйся — это как раз молитва украинского воинства, рыцарства. И завершали все Молитвой украинского националиста. Это поддерживало нас.

Как бы это ни звучало, возможно, неискренне для тех людей, которые не попадали в такие ситуации. Однако это нас поддерживало и помогло держаться, не превратиться, как говорил Солженицын, в лагерную пыль.

Потому что обстоятельства толкали людей к тому, чтобы они просто отчаялись и превратились в “дрожащую тварь”. К счастью, это не касалось большинства азовцев.

Плюс ко всему мы верили в собратьев, в тех людей, которые находились рядом.

Всегда простиралась рука помощи именно в трудную минуту и ты в очередной раз понимал, что это семья, это большая семья.

Поэтому нам очень сильно болит тех наших собратьев, которые находятся в плену. Их сейчас более 900 человек — это нацгвардейцы, которые принадлежали к воинской части 3057, к которой принадлежит Азов. Они сейчас тоже для нас азовцы, и мы за них тоже будем бороться и возвращать их домой.

К сожалению, очень мало за два года обменов вернулись — 264 человека. Это очень мало. Поверьте. И уже год как не было ни одного обмена, где был бы азовец.

Общество, наши граждане неравнодушные, коротые выходят каждое воскресенье на акции поддержки военнопленных — они также присоединяются к этой миссии по спасению военнопленных. За что мы им очень благодарны. Безусловно, это нас также поддерживает.

К сожалению, ребята об этом не знают, но очевидно, что они верят в то, что за них не забыли и за них будут бороться, как верили и мы. Хотя нам рассказывали, что нас забыли, мы никому не нужны, что нас хотят убить.

Но мы никогда в это не верили. Мы верили, что обмен будет.

Читать по теме

Дистанция меньше, когда у нас одна боль: Валерия (Нава) Субботина о том, как общество может помочь военным после плена

Если собеседник понимает, что вам интересно выслушать, вам интересна его проблема вообще, что у него происходит сейчас в жизни, он будет с вами говорить, — говорит военная.

— Кажется, вот эти акции — они больше помогают адаптироваться тем, кто уже вернулся.

— Важно осознавать, что они (те, кто возвращается из плена — ред.) находятся в этом теплом океане поддержки. Это правда.

Я вспоминаю себя 21 сентября 2022 года. Ты выходишь заторможенный, у тебя атрофировались все эмоции. По факту им негде взяться, потому что ты постоянно находишься в напряжении и под давлением.

И ты заходишь в общество робко, потому что происходит деформация сознания, пока ты в неволе. А тут ты попадаешь в океан поддержки, и постепенно этот лед тает.

Ты чувствуешь, что ты дома, что вокруг все свои — это лучшее лекарство. На первом месте, конечно, это семья, которя дождалась, а потом собратья. И так человек оживает.

— В какой момент вы не осознали, а почувствовали, что уже дома?

— Где-то через две недели. Проходил такой адаптационный период, когда ты засыпаешь с ощущением того, что ты сейчас проснешься и снова будет барак, снова кубрик — мы так называли камеру. Но постепенно начинаешь даже ходить по-другому.

Людей, вышедших из неволи, их можно вычислить по осанке.

Из-за постоянных криков надзирателей, чтобы держали голову внизу, руки за спиной, человек привыкает, сутулится и не смотреть в глаза. Потому что за это может прилететь. А чем дольше человек находится в таких нечеловеческих условиях, подвергается пыткам и издевательствам, тем дольше ему нужно адаптироваться.

Это обычно зависит и от темперамента, характера человека. Но почти все наши ребята, которые восстановились, становились в строй. Преимущественно большинство служит. К сожалению, некоторые из них погибли.

Мы не можем знать, как будет все дальше развиваться. Но если ты азовец один раз, ты азовец — на всю жизнь.

— Кстати, как раз хотела спросить об Азове и о том, как вы попали в это подразделение. Сначала, насколько я понимаю, вы проводили занятия по истории для бойцов. А что случилось, что вы решили стать одним из азовцев?

— Очень неожиданно. Я не видел себя военным. Никогда. Я всю жизнь проработал в высшей школе, у меня были творческие планы защищать докторскую диссертацию.

Но я в такой среде вращался, где очень хорошо и тепло отзывались об Азове. Затем мне предложили для проекта Нациократия почитать лекции для гражданских. А потом был проект Хорунжей школы для азовцев, чтобы подготовить заместителей командиров по работе с личным составом.

Приехал в Мариуполь и 45 дней проводил школу.

Как на тот момент, так и сейчас, азовцы — это соль земли (выдающиеся представители определенной общей группы — ред.).

Мы эти 45 дней прожили вместе с ними в казармах. Там завязались очень дружеские, теплые отношения братские. Ребята начали меня агитировать. Я спрашивал, куда мне идти в очках. Зрение у меня очень слабое.

Кроме того, у меня была серьезная травма ноги. Поэтому всегда говорил ребятам: “Я за любой движ, только чтобы не убегать и не догонять”. А ведь это все-таки был отряд специального назначения. В Азове серьезный отбор. Там молодой человек не всегда может его пройти.

А последний раз я приехал в 2020 году летом уже в Юрьевку, почитал там лекции, потом поехал в Урзуф. А мне говорят, сколько я уже буду ездить: “Давай к нам”. Я поговорил с семьей и решил, что, наверное, начнется новый этап жизни.

Я прикипел к этим ребятам и я уже не видел себя вне Азова. Поэтому 1 декабря 2020 я прибыл на базу. А в январе подписал первый контракт на три года и стал солдатом Азова.

Учитывая, что я такой взрослый, меня спрашивали, какое у меня звание. На это отвечал, что у меня звание кандидат философских наук. И все смеялись, потому что у меня в удостоверении было записано “солдат”. Сержантом я уже стал, когда был на Азовстали.

— С каких лет у вас тянется позывой Доцент?

— Доцент это еще со времен Нациократии. А именно позывной появилось во время блокировании Чонгара. Была акция, начатая крымскими татарами, к ним присоединились представители Правого сектора.

У меня товарищ пришел в отпуск с АТО и предложил поехать. Когда мы туда пришли, комендант строго спросил наши позывные. Мой товарищ сказал, что он будет Студент. Все посмеялись, потому что он большой и такой, как я по возрасту почти. Я тогда, говорю, буду Доцентом. Так это и привязалось.

После этого позывной я не менял, хотя когда заходил в Азов, оказалось, что когда-то был такой. А у нас такой обычай, что позывной закрепляется на всю жизнь и даже после смерти все равно никто его не возьмет. Потому что это память о бойце.

И выяснилось, что когда-то был один из бойцов Доцентом. Думал изменить позывной, но когда об этом услышал Редис, сказал, что такого не может быть: “Ты Доцент”.

— Это какая-то уникальная традиция. Потому что достаточно часто можно заметить, что у бойцов повторяются позывные. Поэтому отсюда следующий вопрос: чем уникален Азов для вас?

— Уникальности у нас хоть отбавляй. Азов формировался, скажем, из ничего. Как Господь Бог создал все из ничего, так и наши родители-командиры, более 60 азовцев, формировавших первую роту, скелет этого батальона, создавали традиции, на первый взгляд, из ничего. Но это только для постороннего человека.

На самом деле все основывалось на обычаях и традициях наиболее боеспособных подразделений действенной армии УНР и УПА: или тех, которые мы знали, или тех, которые себе надумали там ребята, но что-то очень близкое. Этакая реконструкция.

Плюс еще посмотрели специфику подготовки корпуса морской пехоты в США, морских котиков, рейнджеров, зеленых беретов. Переводили их методички, всяческую тематическую литературу и специфику подготовки.

И вот выходил микс: с одной стороны, выходцы были из националистической среды, из таких действенных движений, как Революция достоинства. Некоторые ребята пришли туда из Ультраса разных клубов футбольных. Автомайдан, Правый сектор, Патриот Украины.

То есть это все были очень сознательные люди с такимустоявшимся мировоззрением. И они принесли свое видение ритуалистики, церемониала, абсолютно отличавшегося от того, что унаследовала от Советского Союза украинская армия того времени. Я уж не говорю о внутренних войсках, которые потом стали Нацгвардией.

Безусловно, все знают о дне памяти о наших погибших собратьях азовцах. Он проводится в день осеннего солнцестояния каждый год. Сейчас свои коррективы внесли. Потому что скопление азовцев — это очень лакомая цель для российских ракет. Но традиция эта существует как самобытный церемониал, ритуал.

Наша визитка — Молитва украинского националиста, Декалог украинского националиста, наше рукопожатие по локтям — это отличает азовцев от других военных.

Азовский салют — сжатый кулак по сердцу, видоизмененный от нашего традиционного украинского поздравления, но более агрессивный, милитарный. Это наши ритуалы, церемония прощания с бойцом, вручение шеврона.

Это обращение к командиру: “Друг командир”. У нас нет такого, чтобы обратиться: “Господин майор”. У нас так не принято. У нас очень братские отношения, искренние. Нет разницы ни в чем. У нас никогда не было такого понимания, даже представить себе не могли, что может быть в подразделении какая-то офицерская столовая, где будут отдельно питаться офицеры, а отдельно — рядовой склад.

Однако у нас есть дисциплина, субординация. У нас есть уважение к людям, но затянутости этой постсоветской нет. Нет бумажной армии, от чего страдают другие. Нет ненужных во многих случаях отчетов.

У нас есть институты военного образования — это военная школа полковника Евгения Коновальца, которая готовит для нас сержантов, являющихся хребтом армии. Наша школа Сциборского готовит заместителей по работе с личным составом. Наша патронатная служба, об эффективности которой и говорить нечего. И все эти институты — их берут сейчас за образец, пытаются клонировать, инкорпорировать в Вооруженные силы Украины.

А если вернуться еще к самобытному одному интересному моменту церемониала, один из ритуалов — передача командования. Как это происходит: олицетворение боевой мощи подразделения — боевой топор — передается от одного командира к другому при полном личном составе который выстраивается.

В 2017 году предыдущий командир передавал Редису топор ночью. И небо раскроило молнией, когда Редис взял в руки топор. Личный состав между собой очень долго говорил, что этот командир возглавит нас в бурные времена и поведет к победе. Так и случилось. Вот такая мистика.

И то, что нас отличает от всех остальных, — у нас только добровольцы. Этот принцип был в 2014 году, и он остается сейчас. Надеюсь, он будет и в будущем. Потому что это дает свои преимущества подразделению и мотивация личного состава всегда на высоте.

— Кстати, о рекрутинге хотела спросить. Набор продолжается всегда. Но найти подходящих по духу людей все же бывает сложно. Скажите, пожалуйста, есть ли какие-то определенные отличия человека, который точно станет азовцем?

Азов — это всегда сознательный выбор.

Если мы берем более серьезный возраст мужчин, которые к нам приходят, то это в основном очень осознанный выбор. Молодежь больше тянется за этим вайбом (эмоциональное состояние, атмосфера, — ред.), нашим брендом, несгибаемостью, отчаянностью, дерзостью и профессионализмом. Они хотят этот шеврон и быть причастными к этому подразделению.

Второе — это инициативный человек, идейный и мотивированный. Третье — мотивация защищать страну. Это то, что нас объединяет.

А так у нас очень разные люди. И по возрастной составляющей. И все регионы Украины у нас представлены. Некоторые люди, чтобы в Азов попасть, едут из-за границы. Есть люди с очень разными взглядами. Если Азов формировался в начале своих людей из националистических организаций, то сейчас у нас бойцы самых разных политических взглядов или религиозных конфессий.

Говорить об обобщенном портрете азовца сейчас очень трудно. Мы слепок украинской нации.

— Думаю, после рекрутинга и того, как человек попадает к вам, он плавно вливается в семью. И вы сами говорили, что Азов — это семья. Как вам удается достигать этого единства между собой и избегать ссор между собой?

— Почему? Бойцы тоже между собой ссорятся. Все как в семье (улыбается, — ред.). Но субординация есть, уважение к командиру и понимание своей миссии в первую очередь.

У нас еще такой принцип действует, что твой собрат не всегда прав, но он всегда твой собрат.

Очень важно понимание того, что это большая семья, один за всех и все за одного. Это добавляет мастерства азовской пехоте и другим нашим подразделениям. Потому что мы знаем, что наши не бросят, наши вытащат. Какой бы обстрел ни был — все равно будут спасать до последнего. Обменяют, вытащат, потому что это Азов.

— Такого единства не хватает нам временем в формировании украинской нации, которое продолжается. Поэтому об этом вопросе, когда и на какой основе вообще начала формироваться украинская нация?

— Вообще, украинцы ничем не отличаются от европейских наций в этом плане. Нации искали себя. Вспомним немцев. Они были все время разделены. Итальянцы сражались за то, чтобы объединиться. Так возник феномен Гарибальди, объединивший Италию.

У тех наций, у которых была государственность, этот процесс пошел очень естественно, непрерывно. То есть перетекал из одного в другое.

Читать по теме

В битве против ада и лжи: топ-5 фейков врага про Азов к десятилетию подразделения

На десятую годовщину создания подразделения мы подготовили подборку из пяти фейков об Азове, чтобы побороть вражескую пропаганду.

А украинцы были разделены между империями, поэтому государственности своей не имели и осознание себя как нации не столько развивалось, сколько у европейцев.

Первый всплеск серьезный, когда можно уже говорить как о нации, это, безусловно, первые освободительные сражения 1917-1921 годов. Тогда был заложен фундамент, когда украинцы все-таки получили государственность на короткое время.

И вывод потом сделали из этого националистические организации, поставившие националистическое движение на более высокий уровень, более жесткий. Они сделали ставку на иерархию, дисциплину, и так появилась Украинская повстанческая армия.

Поэтому собственно формирование украинской нации — это процесс, который происходит постоянно.

Я не расписываюсь за азовцев, а за ту среду, из которой я пришел в Азов. Поэтому мы, украинские националисты, рассматриваем нацию как такое вневременное сообщество людей, которое переходит из прошлого в будущее. Тарас Григорьевич Шевченко очень хорошо об этом сказал “И мертвые, и живые, и нерожденные” — вот это три компонента, которые составляют украинскую нацию.

Поэтому нация наша формируется и этот процесс завершится победоносным окончанием нашей, надеюсь, последней освободительной войны.

Мы все-таки вошли в эти освободительные сражения гораздо сильнее. Наше общество более консолидировано, чем раньше. У нас было 30 лет мирной жизни, мы вырастили поколение людей, которые не видят себя в советском каком-то модифицированном российском союзе, а почувствовали свою отдельность.

Эти дети 2000 года — они не знают того, что было. Их ничего не связывает с их сверстниками из-за “поребрика”. В значительной степени мировоззренческие позиции разные. Их нужно только поддерживать и нация сложится.

— Как вы думаете, как раньше, например во времена казаков, так и сейчас религия помогает в борьбе?

— Если говорить о казаках, там тоже очень интересный нюанс был. У них был сечевой священник, но он подлежал кошевому атаману, он ему подчинялся. Таким образом, светская власть была над религиозной. И как скажет отец сечевой, так священник и благословит. Этот принцип очень помогал обходить очень острые углы.

А над этими религиозными баталиями всегда стоял кошевой атаман, которого выбирали все казаки с разными взглядами и он все уравновешивал, успокаивал это волнующееся море. А если не удавалось, его брали за задние ноги и в Днепр.

— Если вернуться к теме плена, то хотелось спросить как раз за историческую составляющую этого явления. Потому что, насколько я помню, до 30-летней войны военных не брали в плен, их казнили. А уже после Вестфальского мира были установлены права и правила обращения с военнопленными. Насколько вы помните, когда появились первые военнопленные?

— На самом деле плен — это продукт боевых действий, если можно сказать вообще. И сколько человечество не сражается, всегда был плен. Но судьба пленника была разной.

В традиции многих народов судьба пленника была такой, какой не позавидуешь. Его могли в жертву богам принести, или просто казнить, замучить. И он принимал смерть мученика.

В эпоху античности потихоньку начали отходить от этой традиции, потому что пленники видели ресурс. Даже войны начинались из-за банального желания взять в плен невольников, которые будут потом работать.

Позже пришло осознание, что этих людей можно обменять на своих пленников, выкупить. И, наконец, с феодализмом появился почетный плен: когда рыцари сдавали свое оружие и жили у того, кто их брал в плен. Они даже вместе участвовали в банкетах, турнирах, охотах.

И вот это благородное обращение с равными себе частично сохранялось до Крымской войны. Первая мировая война очень хорошо показала себя относительно.

Пленных очень много было. Невольников из австро-аенгерской армии отсылали в глубь России. Если мы вспоминаем о судьбе Евгения Коновальца, он находился в плену у Царицына, где теперь Волгоград современный. У него, оказывается, было право как у офицера покидать лагерь военнопленных и возвращаться под честное слово на ночь.

Он мог ходить общаться с другими украинцами, которые были в других лагерях. Мог наладить связи. Он там хор организовал, спортивные состязания, библиотеку. Через Международную миссию Красного Креста переписка была, медикаменты предоставлялись. То есть нормальное цивилизованное отношение было к пленникам в царской России.

Одновременно в Австро-Венгерской империи в плену русские офицеры и солдаты имели другое отношение. Они там страдали, но потому, что в это время очень лихорадило Австро-Венгрию от блокады Антанты и у них было туго с питанием. Но офицеры российские тоже под слово могли выйти гулять по городу.

Всё изменила Вторая мировая война, когда пришли к власти тоталитарные режимы: нацистская Германия и коммунистический Советский Союз. Здесь уже все правила войны были отвергнуты.

И в 1929 году, когда первая Женевская конвенция вступила в силу, там все было прописано на самом деле: как относиться, как обезопасить.

Да беда же только в том, что Советский Союз не выполнял эту конвенцию. И нацистская Германия не выполняла в полном объеме обязательства, но по отношению к советским военнопленным.

К сожалению, Россия унаследовала модель поведения с военнопленными от сталинской.

Украинцы все обязательства, которые есть в Женевских конвенциях, выполняют. Россияне даже получают средства и могут в киоске, которое находится в пределах этого заведения, покупать сладости дополнительно себе, сигареты. Всего этого у нас нет. А россияне это получают.

И, собственно, мы возвращаемся к нашему плену. Когда мы выходили из Азовстали, все те положения, которые нам обещали выполнить россияне, были прописаны в соответствии с этой Женевской конвенцией. Один в один. Нам обещали возможность связаться с родными, регулярно общаться, переписываться, удовлетворительное питание, проживание, медицинское наблюдение, субординацию. Однако россияне ничего из этого не выполняли. И делать они не собираются.

Единственное, чем может помочь нашим пленникам международное сообщество, это дать больше качественного западного оружия. Это позволит нанести огромные потери россиянам на поле боя. Это заставит Россию сесть за стол переговоров и провести обмены всех на всех. Только это.

Еще одно. Эти негодяи, пытающие наших военнопленных в тюрьмах и колониях, прекрасно выезжают отдыхать за границу. У меня закономерный вопрос. Возможно, их можно там задержать и провести следственные действия? Но пока прецедентов не было, к сожалению.

Читать по теме

Господи, неужели я так провинился? История украинских пилотов Ми-8, прошедших российский плен

Двое пилотов рассказали, что пережили во время плена у россиян.

— К сожалению, но будем надеяться, что партнеры предоставят оружие, в том числе и вашему подразделению. И напоследок хотелось бы спросить, учитывая историю, как вы думаете, удастся ли нам вернуть наших пленных? И что нам может помочь?

Только победа на поле боя является гарантом того, что все военные наши пленные вернутся домой.

Но возвращение всех на всех — это только после победы Украины. Такова суровая реальность и здесь вариантов никаких.

Общество наше должно понять, что если не дай Бог Украина терпит поражение на поле боя, не то что не вернется ни один наш пленный. А еще больше людей попадут в эти сталинские жернова системы.

Не забывайте никогда, что миллионы людей при Сталине прошли ГУЛАГ. А путинская Россия только набирает обороты и стремительно идет к той системе, которую внедрили в Северной Корее.

Остается не так долго для того, чтобы упал этот занавес, и они будут прославлять вождя. Их народ готов, судя по всему. Поэтому нужно быть готовыми к тому, что нужно только дать сильно по зубам россиянам. И тогда будут возможности переговорных процессов.

---

Однако пережить плен удается не всем. Иногда домой возвращаются только вещи родных защитников, как это произошло с азовцем Игорем Прокопенко. Он погиб во время теракта в Еленовке, а из плена вернулась только его куртка. Читай историю защитника Мариуполя, который до сих пор снится сестре.

А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.