“Очень сильно раздражает жалость!” Интервью с кавалером золотого креста о настоящей войне, ранении и изменениях в отношении общества

Эта история об одном из сотен тысяч воинов, защищающих нашу страну от российских оккупантов. Кавалер золотого креста, 22-летний Богдан Шаников – обычный парень из Павлограда Днепропетровской области. Стал в ряды ВСУ еще в марте прошлого года. Сразу попал в Днепровскую территориальную оборону. С августа воин нес службу на Угледарском направлении. На счету бойца и его собратьев — десятки отраженных штурмов, ведь на этом участке с самого начала полномасштабной войны идут ожесточенные бои.

В октябре прошлого года он получил тяжелое ранение — обломок снаряда повредил позвоночник. Богдана частично парализовало. Далее его ждал тяжелый процесс реабилитации, операции и борьба с депрессией. 

Как удалось не сломаться морально, кто смог помочь поверить в себя и почему гражданским категорически не стоит проявлять к раненым жалость   — в эксклюзивном интервью. 

Богдан, расскажи о своей жизни до 24 февраля 2022 года. Какими для тебя были первые дни полномасштабной войны?

— У меня была жизнь обычного украинца. Садик — школа — ПТУ. Пошел работать на завод. Работал там полтора года. Планировал пойти в армию. Но “соседи” немного опередили это желание, и пришлось идти немного раньше. Потому что ситуация была крайне тяжелой. Пошел я 14 марта. Хотел раньше, но были большие очереди в военкоматы. В тероборону Павлограда я тоже не попал. Там слишком много было желающих. 14 марта был эвакуационный поезд — я отправил родственников за границу. И с вокзала пошел в военкомат. 

Расскажи – как проходила твоя подготовка перед отправкой на “ноль”?

— Мы обучались сами, к нам инструктора приезжали. Объясняли тактику, медицину, проводили злагодження. Пацаны ездили во Львов, обучались западной технике. С обучением было все в порядке. Какое-то время мы учились, стояли на блокпостах. А в августе уже поехали в зону боевых действий. Мы поехали на Угледарськое направление и там, собственно, задержались.

 Какими были твои первые дни на фронте? За что ты отвечал?

— Я помощник гранатометчика. Правда, когда приезжаешь на позиции — все смешивается. Если сейчас ты нужен как гранатометчик — ты гранатометчик. Нужен пулеметчик — ты пулеметчик. Нужно вытягивать раненых — вытягиваешь. Надо оказать помощь — оказываешь. Все занимались по максимуму, делали, что могли. Первые время были проблемы со снабжением, со связью.

Проблемы с машинами были. Все тягали руками — было очень тяжело. Приходилось воду, еду, патроны носить на себе за 7-8 километров.

Плюс ко всему — враг решил нас взять нахрапом. Были очень, очень тяжелые бои. Было много потерь, было много раненых. Были попытки отбить у нас позиции — но мы героически выстояли. Потому что мы ради этого пришли. У нас ни одного дезертира, ни одного пленного — стоим до конца.

Читать по теме

Руками лучше не касаться. Военный из батальона Да Винчи рассказал, с кем приходится воевать

Приходится воевать с больными и криминальными слоями населения. Читай о качестве и подготовке войск РФ.

Когда тебя спрашивают о самом сложном дне или моменте на передовой — о чем ты вспоминаешь?

— Самый сложный момент…это, наверное, 4 сутки. Они очень врезались в память. У нас потихоньку начало налаживаться взаимодействие между позициями. Я весь день тягал патроны и воду, чтобы быть готовым. Ну, мало ли? И где-то во второй половине дня, ближе к вечеру, начались обстрелы. И часов в 8 вечера  у нас пропала связь с одной из позиций. Перекличка идет время от времени, а эта позиция молчит. Все напряглись, собралась группа, чтобы это все сходить, проверить. И в этот момент мы слышим звук громкоговорителя — “именем ДНР — сдавайтесь. Мы вас не тронем”. Буквально через минут как 5 затих громкоговоритель — началась стрельба. Сразу же начали по нам стрелять из всего, что было. И минометы, и танки, и СПГ и АГС — все начало лететь.

За полчаса уже было девять  раненых, двое тяжелых. Позицию мы не потеряли. Пацаны героически отбились. Это был 3-й взвод 3-й роты. Их отбили. И стал вопрос с ранеными.

Позиция на связь вышла — парни были, конечно, немного в шоке, потому что это был первый такой контакт. Мы вызываем эвакуационную машину. Я бегаю, мечусь. Сильно за пацанов переживал — руки тряслись, страх, паника. Я бегу к радисту: “Что там, где?”. “Машина приехала” — я выбегаю из окопа — смотрю — никого нет. Возвращаюсь к нему — “А где машина?” Говорит — она в начале посадки — полтора километра. Из-за обстрела она не может подъехать ближе. Потому что это плюс еще потеря машины, потеря людей. Я не придумал ничего лучше, как побежать к ним — уговорить, попросить, пригрозить. По пути на встречу мне бежал медик. Я его в порыве паники чуть не застрелил. Слава богу, что не застрелил — потому что именно этот медик и меня вывозил после ранения. Это был кошмар, в голове каша. Я спрашиваю: “Где машина?” Машина застряла. Мы к ней побежали и вытолкали.

Сказали, когда обстрел чуть поутихнет — приедем. Я взял с собой этого медика, привел на позиции — он оказал помощь легкораненым, тяжелораненых стабилизировал. Через полчаса машина приехала и их вывезла. И к нам послали группу усиления. Только она зашла — сразу двое раненых… Опять очень тяжело. Я их все время собирал по окопу, сводил в блиндаж. Оказывал помощь, если мог. Либо бегал, искал медиков. Медики на разрыв были — всего два их было тогда на окоп. Хотя медицину мы все учили, но с ранениями работать тяжело. Я предпочитал, чтобы помощь оказывали квалифицированные люди.

Эта ночь была крайне тяжелая. Тяжелая она еще была и тем, что в момент, когда орал этот громкоговоритель, я, Шах, Крава и Слава зашли в кусты и в тепловизор начали просматривать посадки, что б узнать что с той позицией, которая не отвечает. В этот момент был прилет.  Вышло так, что с кустов было неудобно смотреть. Крава стал во весь рост. А я стоял в 2 метрах на колене, прикрывал, в случае чего. И этот прилет Краве прилетает в бок, ему разворотило в районе спины. Слава богу, его вывезли, заштопали. Уже в строю, не дает сепарам отдохнуть. Потому что он очень опытный дронщик.

Поразило то, — я уже потом в голове прокрутил — что если смотреть по траектории, он меня своим боком спас. Потому что моя голова была на уровне его спины. Если б не его спина — прилетело бы мне в голову. И меня бы сейчас не было. Это был, наверное, самый тяжелый день за все время.

За все время службы ты находился только на Угледарском направлении? Были ли перемещения подразделения?

— Нас не перемещали. Мы стояли в глухой обороне. У противника ротация была все время. Там и буряты заезжали. Заезжала и так званая милиция ДНР, и с Алтая были. Это мы по разведданным поняли, ну и по внешности. У них ротация была регулярная, они приходили с новыми силами, с техникой. Проблема была в том, что из-за плохого злагодження было сложно с ними бодаться. Но потом нам на усиление дали батальон из другой бригады, более опытный.

Плюс — появилась артиллерия, мы начали ее корректировать. Сейчас противник боится даже высунуть нос. Если раньше обстрелы были по 5, 8 часов без перерыва, танки выезжали, выстреливали весь бк, перезаряжались и еще раз выстреливали, то сейчас они 1-2 выстрела сделают и убегают. Потому что мы их накрываем. Сколько мы уже сбили танков — я сбился со счету. Минометы их тоже поутихли, потому что бояться. У нас появились дроны, дроны-камикадзе, поэтому они сейчас бояться высовываться.

Ты вспоминал, что в начале службы у подразделения были проблемы с обеспечением. Со временем что-нибудь изменилось?

 — У меня так жизнь сложилась, что я мальчик очень общительный. Пока мы заехали на позиции — я успел раззнакомиться со всем  батальоном. Очень хорошие отношения были со всеми. И у меня получалось решать вопросы со снабжением. Плюс у нас тогда был не очень хороший командир роты, которого в последствии сняли. Что хорошо. Из-за его некачественного руководства были потери. Они и так были. Но именно  из-за его приказов их было больше. К том же он не занимался снабжением.

Поэтому этим пришлось заниматься мне. Меня никто не просил, просто я подумал — если у меня есть возможность, то почему нет. Я сбегал в штаб, говорю — надо то-то и то-то. Говорят — нет машины,  пошел у соседнего батальона просить машину. Загрузил, привез — пацаны сытые, пацаны с водой, с патронами, с гранатами — все хорошо. Может, конечно, это будет звучать немного громко, но я навел порядок в роте. 

Хотя, на самом деле я особо ничего не сделал — это больше заслуга начальства: в первую очередь — главного сержанта батальона, комбата.

Извини за неприятный вопрос, но вспомни день ранения. Как это произошло? Какие были предпосылки?

— В какой-то момент,  когда у противника была ротация, он был в расшатанном состоянии, мы решили воспользоваться этим и собрали группу  — с главным сержантом, комбатом, с ротой огневой поддержки — и выдвинулись штурмовать позицию. Окопались и начали ее держать. Поскольку она самая дальняя и одна из самых опасных — я решил, что я там более нужен. Договорился с начальством — перешел туда. Там было сложнее. Потому что не было блиндажей, только норы.

Спрятаться от обстрелов проблематично. Но у нас получалось. Копали буквально сутками. Потому что чем глубже закопаешься — тем больше проживешь. Где-то за неделю до ранения — после очередной ротации у противника — заехал кто-то очень злой и очень сильно и точечно отработал по позициям. Позиции превратились в рытвины. Там было просто побоище. Сгорела куча снаряжения, много техники потеряли. Я немного расстроился — потому что опять копать. 

В день моего ранения мы как раз поменяли пацанов. Ночь была крайне тяжелая, но они выстояли. Это самые стойкие. Весь батальон стойкий. Но с этими людьми мы отбили не один штурм.

Это Беркут, Дос, Палыч, Василь, Гарик — я им всем благодарен, что они были рядом. Они меня обучали прямо на позициях, потому что опыта у них больше.

Часов в 10 утра начался массированный обстрел. Где-то минут на 20 он поутих. Мы готовились к ночи. Надо было спальники хоть окопать, чтобы пережить это все как-то. Только Гарик взял лопату —  прилетает миномет. У нас окоп был в форме змейки, и вот эту змейку разделяет пополам. Завалило деревья, засыпало землей. И окоп разделило на 2 части. Меня немного оглушило. Я сижу, сообщил по рации азимут, направление — координаты откуда бьют. И начал перекличку делать. С моей стороны окопа все отозвались. Кричу в другую сторону — тишина. Вылез из окопа, обошел поверху, спрыгиваю, кричу. Тишина. Смотрю по сторонам — земля шевелиться. Все сразу понял — упал на колени, лопаты не было — начал рыть руками. Гарика засыпало. Слава богу, я успел его откопать. Отделался испугом и парой ссадин. Ну плюс контузия еще — но он живой, воюет, все в порядке. Рад за него. Мы его эвакуировали. 

Я вернулся на пост, стою на рации. Думаю, это хорошо, что Гарика спасли. Но если будет такая же история в моей части окопа, которая ближе к противнику — то раненого будет вытащить тяжело. А нести поверху опасно. И решил завал разобрать. Начал разбирать. Плюс пацаны с той части окопа тоже отошли от прилета — начали помогать. Вместе разобрали. Буквально через 2 часа мы с Ханом убрали большое дерево. Я выкидываю  последнюю ветку, и на то же самое место прилетает снаряд.

А еще говорят, что снаряд в одну воронку 2 раза не попадает… Попадает, еще как! Время остановилось.

Огненная волна. Я понимаю, что это менее секунды. Я стою и чувствую, что не могу стоять — устал. Упал, лежу, как в тумане. Не понимаю что происходит. В ушах звенит. Не знаю, сколько лежал. Уши отложило. Смотрю — так, вроде живой. Начала болеть рука — мяса малость вырвало. Кровь идет — значит живой. А я ног не чувствую… Потрогал — крови нет. Пытаюсь встать — не могу… И тут меня накрыла паника. Паника добавлялась еще тем, что я звал на помощь, но никто не отзывался. Я думал, что прилетело и всех пацанов накрыло. А их просто контузило и они не в состоянии были подойти. Слава богу, все целые, живые. Подбежали ко мне. А я слышу сзади меня какие-то странные звуки, тяжелое дыхание. В общем, Хану, который мне помогал откинуть бревно, прилетело в шею. Он не дождался эвакуации. Истек кровью. Потом меня вытащили. Долгая дорога в Мечникова.

— Осколок попал в спину?

— Прямо в спину, второй грудной позвонок. 

 Что тебе тогда говорили врачи? Делали ли какие-нибудь прогнозы? И как ты попал на лечение в столицу?

  — Прогнозов никаких не давали. Сказали, что все будет хорошо. Такой себе прогноз. Перевезли во Львов. В Львовском госпитале картина прояснилась — я понял, что со мной. Но этого было не достаточно — нужно было сделать конкретное обследование, КТ. Если бы это сделали тогда, было бы все гораздо лучше, можно было сэкономить много драгоценного времени. Сюда (в Киев) я попал благодаря батальону. Наша медслужба договорилась меня сюда положить, несмотря на то, что я списан. Я уже гражданское лицо. Меня положили, обследование провели, картина стала максимально ясная. В Мечникова мне вытащили не все осколки, из-за чего спинной мозг не может восстановиться. 

Я смотрел на других пацанов с такими же травмами — там еще зависит, конечно, от того, насколько глубоко осколок зашел. Но суть в том, что у кого-то — через месяц происходят изменения, а у кого-то — через полгода. У меня — год без изменений. Это все из-за осколков. Скоро меня перевезут в институт нейрохирургии, сделают операцию. Самые радужные прогнозы, что в лучшем случае я встану через 2-5 лет. У меня поражение достаточно глубокое, поэтому врачи говорят, что шансов на то, что я встану — 10 процентов.  Но шанс всегда есть. Держимся за эти 10 процентов.

Читать по теме

Бросили спокойную жизнь, чтобы защитить дом. Истории людей, которые приехали из-за границы и стали военными

Читай истории людей, вернувшихся из-за границы, чтобы защитить свое государство.

Расскажи о моральной реабилитации — что было сложнее всего? Кто помог не опустить руки и сражаться?

— Морально, наверное, самые тяжелые были первые полгода. Я ни с кем не хотел общаться, я никого не хотел видеть, были конфликты с родными. Я срывался на всех. Такое ощущения, что тебя все бросили, забыли. Помогли мне родители, которые все время были рядом. Несмотря на то, что мы конфликтовали из-за моего нестабильного состояния, они все равно были рядом. Поддерживали, вытягивали. Плюс очень сильно помог батальон. Это бригадир, это Ветер, это вся 3 рота, вся РВП, все пацаны с которыми я был. Даже те новые, которые приходили, в глаза меня не видели — просто слышали обо мне. Все помогали. Я долго ни с кем не шел на контакт.

Очень благодарен бригадиру — он все время звонил, писал, даже если я не отвечал, тормошил меня, пытался привести в чувство. Потом я вернулся домой.

Пару месяцев побыл дома. Ко мне начали приезжать гости. Если кто-то едет в отпуск или из отпуска, ко мне заскакивали на 20 минут, полчаса — это сыграло большую роль. Я понял, что кому-то нужен, что меня не забыли. Постепенно начал выходить из депрессии. Наверное, благодаря поддержке родных, батальона я психологически вылез из всего этого. Очень большой совет всем, кто получил ранение — если у вас какие-то проблемы, не нужно в себе закрываться, продолжайте общаться. Часто слышал от пацанов: “они же там воюют, а я тут лежу, я им не интересен”.

Не надо так думать, хотя бы раз в неделю пиши 2 строчки: “у меня все хорошо”. Это поможет. Общение, общение и еще раз общение. В первую очередь, с теми, кто тебе очень близок. И только на базе этого можно будет потом говорить о социализации с гражданскими. С гражданскими в первое время было тяжело контактировать. Но благодаря общению — меня подруга водила в гражданское общество, гуляла со мной, подбадривала, помогала психологов искать — все наладилось. За это ей спасибо.

Может, у тебя есть советы для гражданских — чего не стоит делать и как не стоит себя вести с ранеными воинами?

— Очень сильно раздражает жалость. Дело в том, что у военных, особенно у тех,  кто был в каких-то серьёзных войсках — разведка, ДШВ,  ССО, да и, в принципе, у любого военного мужчины — очень большая проблема — показать себя слабым. Когда их жалеют — это их унижает. Они больше замыкаются в себе и начинают ненавидеть всех. Ни в коем случае нельзя проявлять жалость. Лучше просто подойти, сказать спасибо, спросить — может что нужно. Скорее всего они ответят, что ничего не нужно. Элементарные вещи: видишь военного — угости кофе, купи шоколадку. Такие мелочи — внимание, но не жалость, ни в коем случае.

И не надо спрашивать о войне. Ничего не спрашивайте. Захочет — увидит в вас надежного человека — расскажет. Не надо сыпать вопросами “где ты был?” Особенно вопрос — “а ты убивал?” Глупый вопрос, абсолютно неэтичный.

По поводу денег тоже спрашивать не надо. Находятся индивиды… Это вводить в ступор. Я пытался объяснить людям, что я не на заработки поехал, я воюю за свободу и за семью. Если бы мне не платили, я бы не расстроился. Но почему-то людей больше денежный вопрос волнует, чем то, благодаря какой цене они просыпаются утром и спокойно пьют кофе. А по поводу денег… Что такое деньги на передовой? По сути,  зарплата 100 тысяч — это показатель, что ты прожил 30 дней. Не более чем. Ты сидишь в окопе — деньги некуда потратить. Сидишь, смотришь в телефон — на карточке циферки поменялись. Ценность денег там падает до ноля. Да, ты помогаешь родственникам, на что-то скидываешься — на машины, детали. Но сам смысл денег теряется, они там тебе не нужны. Был такой момент — никогда не забуду.

Не секрет — военные курят. Было очень туго с сигаретами. Их не было. Первое время особенно. Волонтеры не могли доехать. Приходилось курить трофейные, но они быстро заканчивались. Сама суть —  ходил я по позициям как-то. Начался обстрел, я зашел в блиндаж. Сел и закурил. Рядом со мной сидел Пух, уже покойный, царство небесное. И попросил сигарету. Говорит: два дня не курил. Кажу — тю, господи. А он чуть ли не на коленях просил. Дал ему 2 пачки, а он расплакался. Меня это так задело. Человек расплакался из-за пачки сигарет. А люди устраивают истерики из-за того, что денег на айфон не хватает. Для меня это очень странно.

Огорчает еще тот момент, что сейчас плавненько, но идет дискредитация военных. Я не знаю зачем это. Мало того, что люди расслабились. Люди забывают, что такое война. Во вторых — отношение к военным начало меняться. Читаешь новости, а там военный разбил стекло в кафе. Случилось ДТП с военным — акцентируют внимание на военных. У людей теряется доверие. У меня тогда вопрос —  а почему тогда если  акцент на профессиях — пишите, что стоматолог убил человека, бариста ограбил банк. Такого же не пишут. Пишут — просто человек. А тут — военный. Люди могут даже не читать эти новости, просто листают и это откладывается в памяти. А потом складывается определенное мнение.

Я уже слышу такие разговоры: вот война закончиться, придут военные, у всех ПТСР, начнут гранаты кидать под двери, они неадекватные. Я говорю: ребята, во-первых, ПТСР не у всех. Во-вторых — этого не будет. Почему когда Киев был в окружении, вы кричали “спасите нас!”. А теперь тем, кто вас спасал, вы плюете душу.

Вот это огорчает. Отношение общества стало другим. Это очень большая проблема, очень не хочу, чтобы все было как в 14 году…

Я тогда в школу ходил, новостями не интересовался. Но когда стал постарше, начал общаться с теми, кто был в АТО. И сейчас я понимаю их боль. А их вообще забыли. Или такой момент: вспомни 24 февраля 23 года. Что ты услышал по всем новостям? Рік незламності! А я подумал — а до этого? А что было до этого? Они взяли и все это перечеркнули. Я понимаю, что поменялись времена, появились свои герои. Есть Азовсталь, про которую мало кто же вспоминает. Есть Привид Киева. Есть парни из Нацгвардии, которые в Гостомеле сдержали наступление русских. А как же Донецкий аэропорт? Дебальцево? Иловайск? Горловка? Аэропорт держался 242 дня — вдвое дольше Сталинграда. Это ужасно. Но, надеемся на лучшее: что общество повзрослеет, осознает, и все будет в порядке.

Возможно, есть еще какие-то вещи или понятия, у которых совсем другая цена на передовой? Что тебя поразило больше всего?

— Никогда не забуду ценность воды. Был период, когда мы 3 дня были без воды. Это было очень тяжело. В какой-то момент мне надо было сходить в штаб за аккумуляторами для раций. И как раз привезли воду. Я взял обычный мешок, рюкзак — нагрузил воды и принес на позиции. Честно, пацаны просто плакали. Это меня задело. По сей день мне вспоминают: а помнишь, как ты нам воду принес? Это просто вода…, а люди помнят.

Думал ли о вариантах работы для себя? Может, есть идеи, планы?

— Робота руками сейчас маловероятна, в силу того, что у меня высокое поражение — помимо ног я не чувствую еще корпус. Все время опираюсь на руки. Это, скорее всего, должна быть удаленная работа, с документами, с компьютером. Думаю, закончиться лечение — пойду учиться, курсы пройду какие-то. Это не проблема. Плюс мне с прежней работы позвонили и сказали, что они меня не забыли. Сказали: “Как только разберешься со всеми моментами — приезжай, поговорим. Что-то тебе предоставим”. Для старта — уже хорошо.

---

К слову, раньше о работе с военными на фронте и как ей самой удается не падать духом, капелланка Марина Сердиченко рассказала в эксклюзивном интервью Вікнам.

А еще у Вікон есть крутой Telegram и классная Instagram-страница.
Подписывайся! Мы публикуем важную информацию, эксклюзивы и интересные материалы для тебя.